1. Дождь в горах

Обязательство, приведшее его в неуютный, холодный дом на вершине горы, было томительным. Не сказать, чтобы неприятным, но и охоты взваливать его на себя Цзян Чэн не чувствовал. В кои-то веки он оказался наиболее подходящей кандидатурой для щекотливого дела — тонкая, если подумать, ирония — однако Цзян Чэн предпочел бы не вмешиваться ни в какие дела за пределами Юньмэна. И, пожалуй, Ланьлина. С оговорками.
Цзинь Лин высиживал свой первый совет кланов достойно, рот открывал мало, только бросал на дядю короткие взгляды, то тревожные, то возмущенные, то усталые. Скоро привыкнет, думал тогда Цзян Чэн, крепче сцепляя пальцы и пытаясь сосредоточиться на новом витке безнадежных споров. С одной стороны — говорливый глава Яо при поддержке столь же шумных глав влиятельных орденов, с другой — холодный и молчаливый верховный заклинатель. Развлекаясь — насколько это было возможным на третий день бесполезного просиживания шелковых подушек — Цзян Чэн представлял себе бурные волны, разбивающиеся о неприступную скалу, нефритовую, как и достойно Ханьгуан-цзюня. Или стаю птиц, расклевывающих повисшее тряпкой пугало.
Настроение перед близкими «плодородными лунами», как это красиво и глупо называлось в ученых книгах, было паршивым. В последние дни Цзян Чэн ловил себя на том, что то и дело трогает нефритовую бутылочку с лекарством, спрятанную в рукаве. Бутылочка успокаивала, но недостаточно, чтобы избавиться от раздражения: совет в очередной раз превращался в вонючий базар, от которого невыносимо болела голова. Альфы будто не могут спорить, не выпуская волны мускусных запахов, от которых иной раз его по-настоящему тошнило.
Если бы Цзян Чэн мог выбирать, он стал бы бетой и никогда бы его не тревожили никакие «луны» и чужая душная вонь.
Если бы у него был выбор, он не покидал бы Юньмэна.
— Глава Цзян?
Лань Сичэнь был альфой, но его общество Цзян Чэн готов был терпеть. Правила ордена Гусу Лань запрещали любые телесные проявления, и Цзэу-цзюнь, пожалуй, почувствовал бы себя опозоренным, если бы кто-то узнал его запах.
Отчего-то Цзян Чэну казалось, что он должен быть поприятнее того, что источали старые козлы из совета кланов.
— Благодарю главу Лань за эту встречу. С моей стороны было невежливо просить о ней, но…
Пауза получилась многозначительной, и Лань Сичэнь с умеренным интересом взглянул на собеседника, пока Цзян Чэн подбирал нужные слова. Он не ожидал, что пребывавший уже второй год в уединении глава Лань согласится принять гостя. Пожалуй, он был уверен в обратном — и только оттого поддался уговорам совета.
Неловкость встречи, сначала сглаженная почти ритуальными приветствиями и беседой о пустяках, грозила перерасти в напряженность, и Цзян Чэн вздохнул, не желая тянуть с неприятным.
— Я пришел говорить с вами от имени совета кланов, Цзэу-цзюнь.
Лань Сичэнь кивнул, но по безмятежному лицу словно скользнула тень. Определенно, не потому, что глава Цзян явился не просто проведать старого знакомца — они никогда не были в таких отношениях. Да и сам Цзян Чэн непроизвольно морщился, стоило вспомнить о совете.
— Совет кланов просит уважаемого главу ордена Гусу Лань почтить его своим присутствием. Совет нуждается в мудрости главы Лань.
На самом деле нуждался, иначе Цзян Чэн не переступил бы порог дома, который Лань Сичэнь выбрал для уединения. Выбор был хорош — за широко открытыми ставнями расстилалось поле горечавки, а в белесом горном тумане таяли соседние вершины. Тут было спокойно.
— Настолько нуждается, что сам Саньду Шэншоу почтил отшельника своим явлением?
Будь это не Лань Сичэнь, Цзян Чэн счел бы эти слова насмешкой.
— Настолько, Цзэу-цзюнь, — сказал он и потянулся за чашкой с остывающим чаем. Как и все в этом скромном убежище, чашка была изящна и драгоценна в своей простоте.
— Если так говорит глава Цзян. — Лань Сичэнь улыбнулся. Над самой близкой горой, что видна была из окон, нависла дождевая туча, и от Лань Сичэня тянуло той же неуютной прохладой, что и от дождя.
Успеть бы до него.
— Цзэу-цзюнь знает, что если бы я тоже так не считал, я бы не осмелился его потревожить.
Лань Сичэнь кивнул, в глазах его что-то мелькнуло, но Цзян Чэну не дано было угадывать чужие мысли.
— Давайте говорить начистоту, глава Цзян. Как тогда, на войне. — Лань Сичэнь тоже взял чашку, парную к той, что грела ладони Цзян Чэна. — Совет нуждается в моей мудрости из-за моего брата?
На слове «мудрость» он снова улыбнулся. Чужую боль Цзян Чэн угадывал легко — это была она.
— Верховный заклинатель… слишком хорош для нашего совета, — сказал Цзян Чэн, отведя взгляд. На горы смотреть так же приятно, как и на совершенное лицо Лань Сичэня, и при этом гораздо проще.
— Я понимаю. — Лань Сичэнь вздохнул и в этот момент по крыше ударили первые капли. Поднявшийся ветер склонил к земле горечавку, хлопнул ставнями где-то в глубине дома — Лань Сичэнь даже не вздрогнул — и сменился тихим шуршанием дождя.
Цзян Чэн тоже вздохнул, но с досадой. У него не было даже зонта.
— Дожди в эту пору незатяжные. — Лань Сичэнь чуть поклонился, будто прося прощения за нерадивость горных дождей. — Я буду счастлив, если глава Цзян переждет его в моем доме. Мы не договорили.
— Я благодарю Цзэу-цзюня. — Стоило бы добавить что-нибудь про радушность хозяина и благолепие дома, но Цзян Чэн не стал. Разговор ему не нравился. — Если вы понимаете, почему я пришел, вы должны понимать и то, что эти… сложности между советом и верховным заклинателем дурно влияют на устоявшиеся связи. Устойчивость нашего мира довольно… непрочна. Уязвима.
Цзян Чэн поставил чашку и тут же пожалел — стоило чуть наклониться, как знакомый жаркий ком в животе словно вспух и мгновенно переместился к горлу, заставляя некрасиво сглатывать.
Это стоило назвать не «плодородными лунами», а «несвоевременными печалями». Хорошо, словно предчувствуя, он принял лекарство перед встречей, сейчас было бы неловко хвататься за бутылочку и глотать пилюли на глазах Цзэу-цзюня.
— Чай нехорош? — осторожно удивился тот, глядя на помрачневшего гостя.
— Разве может быть нехорошим чай в Гусу Лань? — спросил Цзян Чэн, и Лань Сичэнь отступил, только взгляд стал более цепким.
— В Гусу Лань, кажется, все слишком хорошо — и чай, и верховный заклинатель.
Цзян Чэн не стал ничего говорить. Он уже и так выложил все чуть ли не в лоб. Не Хуайсан, пожалуй, ходил бы вокруг и около до заката.
Не Хуайсан, когда ему еще на прошлом собрании предложили пойти с этим разговором к Лань Сичэню, бурно замотал головой и даже беспомощно всплеснул руками. Цзян Чэн только нахмурился — верить в бесконечные «не знаю» того, кто узнал его тайну и, вероятно, знал ее годами, он больше не собирался. И его мало заботила темнота, упавшая между Не Хуайсаном и его «старшим братом», но было в ней что-то… дурно пахнущее, как от переругавшихся на совете альф.
Цзинь Лин на роль посредника еще не годился, остальные не подходили по статусу, да и не рвались вести беседы с уединившимся Цзэу-цзюнем. Цзян Чэну снова выпала участь меньшего из зол.
— Вы пришли ко мне, а не к дяде. — Лань Сичэнь задумчиво постучал пальцами по полированной столешнице — без резьбы и позолоты, только неиспорченная красота темного дерева. — Он сейчас представляет мой орден. И у него… достаточный опыт.
— Наставник Лань делает все возможное.
Цзян Чэн не стал продолжать, не будет же он разъяснять главе Лань то, что и так всем понятно. Старый наставник не позволит уронить достоинство своего ордена, открыто выступив против племянника, а тот был слишком добродетелен, чтобы позволять родственнику влиять на свои решения как верховного заклинателя.
— Мой брат идет по пути праведности, — сказал Лань Сичэнь, бросив взгляд на опустевшую чашку. — Совет кланов может быть уверен, что ни одно его слово не будет искажено ложью или корыстью.
— Никто не сомневается в праведности Ханьгуан-цзюня. — Цзян Чэн невозмутимо сложил руки так, чтобы Цзыдянь оказался накрыт пальцами. — Мир может рушиться, но Ханьгуан-цзюнь не сойдет с пути добродетели.
— Это всех устраивало после… предыдущего опыта.
Лань Сичэнь говорил спокойно и ровно, никто бы не догадался, во что ему обошелся тот самый «опыт». Цзян Чэн ощутил мимолетное сочувствие — в глаза снова бросились исхудавшие запястья, выглядывавшие из белых, жестких от вышивки рукавов.
— Все меняется, Цзэу-цзюнь, — сказал Цзян Чэн, едва удержав беспощадное «вам ли не знать». Этот разговор требовал от него все больше сил. — Ваш брат справедлив, но теперь этого недостаточно. В мирные времена люди склонны видеть обиду и оскорбление в пустяках. Например, в заклинании молчания…
— Неужели Лань Ванцзи?..
Цзян Чэн устало погладил пальцами висок. Голова была недостаточно ясной для важных бесед.
— Это был всего лишь чей-то сопровождающий, он вовсе не имел права говорить. И, скажу прямо, я очень хорошо понимаю Ханьгуан-цзюня.
Когда-нибудь он просто разнесет эту говорливую и вонючую толпу Цзыдянем. Однажды. Ему станет легче.
— Брат устал, — коротко ответил Лань Сичэнь, кажется, даже не Цзян Чэну, а себе.
— Вернитесь, — сказал Цзян Чэн. Вода капала с крыши на деревянную веранду с глухим, размеренным звуком, словно отмеривая время между словами. В животе было неприятно горячо, но хотя бы не тошнило — его лекарь из года в год совершенствовался в своем мастерстве.
— Я не готов ответить вам прямо сейчас, глава Цзян.
Хотя бы не безоговорочный отказ.
Слова закончились, но молчать с Цзэу-цзюнем было легко.
Как всегда в проклятые «луны» Цзян Чэн чувствовал слабость, хотелось откинуться назад, а лучше — лечь на вышитые облаками подушки, но приходилось держать спину прямо и чинно пить чай, глядя на смазанный дождем горный вид. Несчастную горечавку прибивало к земле.
Застывший рядом Лань Сичэнь вдруг повел головой, тонкие ноздри затрепетали, будто он пытался уловить еле заметный аромат. Беспокоиться Цзян Чэн не стал — что бы ни тревожило обоняние главы Лань, это точно был не его течный запах. К счастью, решить эту проблему оказалось легче всего. Она сама себя решила, а Цзян Чэну остался только незаметный шрам в основании шеи.
Дождь усиливался, убаюкивающе-монотонный, и Цзян Чэн пригубил остывший чай, прогоняя сонливость. Усталость и лекарства — плохое сочетание, когда нужно держать лицо и вести разговоры, от которых ноют зубы. Лань Сичэнь, несомненно, заметил состояние гостя, пусть и промолчал с неуловимой улыбкой на губах.
— Я люблю сидеть здесь в тишине. — Он нагнулся, аккуратно поставив чайник на жаровню. — Или как сейчас, слушать дождь. Разделите со мной медитацию, Цзян Ваньинь… если, конечно, желаете.
И ведь наверняка он делает это из лучших побуждений. Цзян Чэн усмехнулся, но предложение оценил — очень любезное, почти дружеское.
— С удовольствием, Лань Сичэнь.
Расслабиться Цзян Чэн себе не позволил, по крайней мере, не до конца. Облегчением было просто прикрыть глаза, будто бы отдаляясь от внешнего мира, и сосредоточиться на медленно текущей по телу ци.
Лань Сичэнь чуть пошевелился — еле слышно зашуршал плотный шелк, но этот звук тотчас исчез в мерном шуме дождя. Обостренное обоняние улавливало его запах, но это был не более, чем оставшийся на волосах и одежде аромат курительных трав и благовоний.
Люди пахнут, отстраненно думал Цзян Чэн, и почти всегда неприятно. Хуже и лучше всего пахли альфы — ему доводилось встречать тех, которых желало тело, и не будь он главой великого ордена… Да даже если бы не был. Ему не нужна связь, которая стала бы для него знаком слабости, — даже мысль об этом болезненно задевала гордость. Он искал женщину, чей запах сказал бы ему, что она сможет родить от него детей, и не находил. Такие встречались гораздо реже пахнущих плодородным семенем альф.
Столько коротких, пустых встреч, столько тетушкиного недовольства. Не смешно ли — единственную подходящую девушку он встретил в борделе, и тогда, десять лет назад, был еще слишком самоуверен, чтобы допустить рождение ребенка от проститутки.
Юньмэн Цзян слишком долго ждет наследника. Советники уже осмеливались не просто намекать, а прямо говорить про более простой путь, но, все демоны ада! Раздвинуть ноги перед каким-то альфой! Подставить шею!..
— Цзян Ваньинь.
Цзян Чэн, вздрогнув, открыл глаза и только тогда осознал, что задумался слишком глубоко — не заметил, что дождь закончился, а Лань Сичэнь успел заварить новый чайник пахучего местного чая.
— Горный воздух поистине целебен, — сказал Цзян Чэн, принимая из его рук чашку. Его чуть повело — всему виной внезапное пробуждение, и пальцы невольно коснулись чужих. — Благодарю.
Руки у Лань Сичэня были горячими, даже после долгой неподвижности на прохладном воздухе. И в этом Цзян Чэн мог только позавидовать альфам.
— Я не должен был вам мешать. Но вы выглядели неспокойным, и я позволил себе прервать ваши размышления.
Лань Сичэнь не сказал «медитацию», его не могли ввести в заблуждение закрытые глаза Цзян Чэна и расслабленно лежавшие на коленях ладони.
— Дела ордена, — неопределенно ответил Цзян Чэн. — Вы знаете, насколько все бывает... обременительным.
— Конечно. — Лань Сичэнь кивнул, глядя куда-то вдаль. — Бремя, которое нельзя бросить.
Но, подумал Цзян Чэн, ты бросил. Больше года среди горечавки и гор — и тебя нужно уговаривать снова взвалить его на плечи. Бесконечные прошения, нечисть, которой все еще больше, чем заклинателей, способных с нею справиться, недовольные горожане и крестьяне, думающие, что ими пренебрегают, расплодившиеся после неурожайного года разбойники, вспышки гнилостного мора...
Злое, навеянное завистью и болезненным утомлением чувство прогнать оказалось легко. Не Цзян Чэну судить главу Гусу Лань и сомневаться в его достоинстве. И не потому, что предательство пережить нелегко — Цзян Чэн же как-то пережил, это потом оказалось, что он был дураком. А после войны, когда Юньмэн терзала заполонившая леса и озера нежить, Пристани Лотоса помог Лань Сичэнь, взяв на себя пограничные земли, а потом, когда опасность прошла, беспрекословно их вернув.
Гусу Лань тогда тоже было трудно. Цзян Чэн не мог обвинить его главу в слабости. Но лучше бы Лань Сичэнь вернулся — все в том же Циюне, на самой границе с Гусу Лань, зарезали уже третьего торговца с обозом, и Цзян Чэн подозревал, что логово банды находится на их землях. Ему еще придется говорить об этом с Лань Циженем, и бодрости это не прибавляло.
— Вы напомнили мне, что наш долг важнее наших потерь, глава Цзян, — сказал Лань Сичэнь, улыбнувшись. — Благодарю вас.
— Я не думаю, что вы забывали об этом хотя бы на день, — ответил Цзян Чэн, едва удержавшись, чтобы не фыркнуть. Это было бы неприлично в обществе человека, который не был ни другом, ни неважным чужаком, чтобы позволить себе забыть о вежливости.
— Вы слишком добры ко мне, Цзян Ваньинь.
— Вы вернетесь?
Они заговорили почти одновременно, но ответил на вопрос Лань Сичэнь — кивком и бледной улыбкой.
Ночью, то мучительно проваливаясь в тяжелую дремоту, то просыпаясь от озноба — вечного спутника проклятых «лун», никакое лекарство не могло полностью перебить телесный огонь, — Цзян Чэн тоже думал о долге. Гладил болезненно напряженный живот и думал.
Он тоже не забывал о нем ни на день.
Утро в Облачных Глубинах радовало прохладой, которую кто-то бы мог назвать чрезмерной, но Цзян Чэну так легче дышалось. Ночной жар прошел, да и слабость была сносной, особенно, если учесть почти бессонную ночь.
На полпути к павильону, в котором проходил совет — в свою библиотеку Лани перестали пускать с тех самых пор, как сотню лет назад кто-то из неумеренно гневливых глав применил там огненный талисман, — Цзян Чэн столкнулся с Лань Сичэнем. Едва взошедшее солнце мягким светом ложилось на бледное лицо и изысканные одежды, улыбка не сходила с четко очерченных губ.
Глава Лань будто и не уходил в уединение на год. Даже больше — время летело стремительно, Цзян Чэну то и дело напоминали об этом озабоченные советники.
Странно было бы разойтись, раз уж нужно им было в одно место, и в павильон они пришли вместе, одновременно перешагнув высокий порог. Цзян Чэн был доволен — пусть те, кто считал главу Цзян неспособным на переговоры, заткнут злые рты.
Приятное, пусть и мимолетное торжество.
— Брат, — сказал Лань Ванцзи, когда Лань Сичэнь опустился на подушку, предназначенную для главы Гусу Лань. Цзян Чэн сел напротив, перехватив быстрый, внимательный взгляд треклятого верховного заклинателя.
Для него явление старшего брата вместо дяди не было неожиданностью, и Цзян Чэн удивился бы, стань оно таковой. На месте братьев Лань он бы просидел ночь, готовясь к совету, хотя кто поймет этих Ланей?
Главы зашумели, приветствуя возвращение Лань Сичэня, кто-то даже казался искренне обрадованным, но Цзян Чэну гул голосов был неприятен — их было слишком много. В этому году снова явились все осторожные домоседы и вечно хворающие старики. Верная примета мирного времени.
Глядя, как поднимается с места глава Цуй, Цзинь Лин, сидевший по левую руку от дяди, не удержался от тихого стона.
— Снова эти дрязги.
Цзян Чэн его не одернул — не хватало еще, главу великого ордена. Только медленно вздохнул и выдохнул, готовясь к неизбежному.
— Вчера целый день, — бубнил Цзинь Лин, к счастью, так, что слышали только он и сопровождавшие их советники. — Сегодня. Из-за десятка сосен и пары камней.
Цзян Чэн поморщился — не один глава Цзинь устал от нудной тяжбы трех мелких кланов, но за каждым стояли ордена позначительнее, и делили не столько сосны, сколько статус. Но бубнить про хреновы сосны хотелось и ему.
За спиной согласно вздыхали, и даже верховный заклинатель, кажется, нетерпеливо дернул пальцами.
До полудня, впрочем, все шло на удивление гладко, никто даже голоса не повысил, и Цзян Чэн почти поверил, что спокойно доживет до вечера. Альфы присмирели, верховный заклинатель молчал, Цзинь Лин с серьезным лицом рисовал на бумагах Фею — получалось похоже.
Буря грянула, когда Лань Ванцзи сказал короткое и резкое «нет».
Слишком резкое, не позволяющее проигравшим изобразить гордое равнодушие и сохранить лицо. Цзян Чэн нахмурился и встретился взглядами с Лань Сичэнем — тот смотрел обеспокоенно, хотя все еще улыбался.
Лань Ванцзи был всецело прав в своем «нет», но демоны его побери!..
Двое из трех глав соперничающих кланов были альфами, пусть и не самыми сильными, несдерживаемый тяжелый запах поплыл под деревянными балками, кто-то из них протестующе воскликнул «Верховный заклинатель чрезмерно суров и не слышит!..», на наглеца шикнули, но было поздно.
Негодование, подпитываемое демонстративным довольством соперников, прокатилось волной, тут же припомнились старые обиды, свои и чужие, и запахов стало больше, душная вонь забивалась в ноздри, и только бетам это не мешало. Лань Ванцзи даже глазом не дернул, зато несколько омег поспешили покинуть павильон.
Цзян Чэн был на том уровне совершенствования, где уже не имеет значения, кто ты — альфа или омега, но сегодня его терпение было на исходе.
Или — если быть честным с собой — виной всему было решение, которое он принял ночью. Он отрезал путь отступления с хладнокровием генерала, жгущего мосты за своей армией.
Грозовая тяжесть его ци упала на вскочивших с мест глав, перекрывая тошнотворные запахи и заставляя дураков замолчать. Кому-то стало плохо, но Цзян Чэну не было до этого дела. Ярость рвала его изнутри, глуша все чувства, которые могли ему помешать.
Стол треснул, когда он ударил по нему кулаком.
— Глава Цзян!.. — Лань Сичэнь подался вперед — для него собравшаяся в воздухе ци не была угрозой. Лань Ванцзи привстал, опираясь на свой стол. Хорошо, Не Хуайсана на этом совете не было, он бы точно сподобился изобразить обморок.
— Я прошу глав успокоиться, — сказал Цзян Чэн, и его «прошу» было опасным, как гроза над рекой. — И если уважаемые главы «драконьего рода» не прекратят, демоны их побери, вонять как старые козлы, я лично приму меры. И они никому не понравятся.
— Дядя, — прошептал Цзинь Лин, но Цзян Чэн не повернул к нему головы. Время застыло тягучей смолой. Лань Ванцзи сел, храня молчание, и тишина на мгновение показалась оглушительной, только за спиной довольно вздохнул советник Цаосюн — Цзян Чэн почти ощутил его облегчение. Будь его воля, Цзян Чэн выносил бы уже десяток сыновей для ордена.
Потом Лань Сичэнь чуть поклонился, словно извиняясь, и доброжелательно улыбнулся собравшимся.
— Думаю, глава Цзян выразил наше общее желание, — сказал он, поправляя безукоризненные рукава. — Достойно сохранять спокойствие даже когда небеса не способствуют нашим намерениям. Особенно, как верно сказал глава Цзян, господам «драконьего рода».
— Но глава Цзян… — начал кто-то из дальних рядов, и Цзян Чэн нахмурился, выискивая взглядом дурака. Пускай обсуждают ошеломляющую новость где-нибудь подальше от него. И пусть хоть одна альфа посмеет взглянуть на него с превосходством!..
— Мы не будем возвращаться к принятому решению, — объявил Лань Ванцзи, будто ничего не случилось. Холодный голос прокатился над затихшими главами и их свитами, напоминая Цзян Чэну вчерашний дождь. Только люди хуже горечавки — та молчит, а людям не заткнешь рты.

2. Источник горечи

До конца собрания Цзян Ваньинь больше не сказал ни слова никому, кроме своих советников и племянника — лицо у того было розовым, но он знал, совершенно точно знал. Сам Цзян Ваньинь сидел прямо, скрестив руки на груди, не позволяя настоящим чувствам прорываться сквозь обычное для него и тоже настоящее раздражение.
Лань Хуань с трудом удерживался, чтобы не вглядываться в его хмурое, сосредоточенное лицо. Значит, нежный, горьковатый запах ему не чудился, когда они сидели на веранде и разговаривали о важном и пустяках.
Планировал ли Цзян Ваньинь заявить о своем статусе? Или это был бездумный гневный порыв? Не будучи альфой, он мог услышать их запах только если сам был из «рода феникса» — но кто бы мог подумать про него такое!..
В зале открыли все ставни, и свежий ветер гулял под сводами: то и дело на чьем-нибудь столе шелестели бумаги и надувались шелковые рукава. Дышать стало легче, но, кажется, уже никого более не интересовали мелкие свары орденов; Лань Хуань даже не следил за сбивчивыми и вялыми обвинениями сторон. Никто, наверное, не следил.
Надменный и своевольный глава Цзян — омега.
Нет, решил Лань Хуань, это не был порыв. Возможно, он не собирался делать признание таким… громким, но этой тайне оставалось быть тайной недолго. Вчера, слушая дождь, они говорили о долге, и не надо быть мудрейшим, чтобы понять мучившее Цзян Ваньиня. Залог процветания ордена — наследник и та уверенность, которая с ним приходит.
Порыв теплого ветра — сегодняшний день был первым по-настоящему весенним — вскинул пряди волос у сумрачного, тонкого лица, и Цзян Ваньинь, не думая, поправил волосы. Кажется, этот жест проводили глазами все присутствующие. Как и осторожное прикосновение к виску, словно ему досаждала головная боль.
Удивительно, подумал Лань Хуань, как быстры иногда перемены. Он заранее переживал жадное и недоброе внимание, которым встретят его выход из уединения, — и что же? Не закончилось и утро, как все оно обрушилось на Цзян Ваньиня.
Он не знал, что подтолкнуло его, наверное, стыдная смесь благодарности, облегчения и вины, но стоило ударить гонгу, возвещавшему окончание встречи, Лань Сичэнь легко поклонился Цзян Ваньиню.
— Глава Цзян, если найдет приемлемым, мог бы освежиться в Холодном источнике.
Официальное приглашение пришлось смягчить улыбкой, и настороженности во взгляде Цзян Ваньиня стало чуть меньше. Обычное гостеприимство, ничего большего; да и побуждения главы ордена лежат на поверхности. Ванцзи застыл рядом — неожиданно, Лань Хуаню казалось, он поспешит уйти.
— Благодарю главу Лань.
Откажется. Лань Хуань отступил в сторону, закрывая Цзян Ваньиня от любопытных глаз.
— Я с удовольствием приму это предложение.
Еще один обмен поклонами — Лань Ванцзи тоже был подчеркнуто вежлив, и это очевидно удивило и не обрадовало Цзян Ваньиня. Что-то он уже успел надумать, но, к счастью, племянник его отвлек — юный Цзинь Лин напоминал собственного пса-оборотня со вздыбившейся шерстью и готового защищать.
Словно его дядя нуждается в этом.
К Холодному источнику Цзян Ваньинь пришел один, без советников и свиты. Лань Хуань ждал его на оговоренной поляне — наверняка во время учебы в Облачных Глубинах они все тут изведали, даже запретные для учеников места.
— Вы не собираетесь присоединиться? — поинтересовался Цзян Ваньинь, спускаясь по гладким камням к воде. Он не был бесстыден — с достигнутым ими уровнем совершенствования они могли совместно медитировать и практиковать хоть обмен ци, хоть ее слияние. Не телесное, конечно. Традиции позволяли многое, но сам Лань Хуань не был готов — не к совместным купаниям, а к разговорам и слухам.
— Меня ждут брат и дядя. — Он покачал головой, и Цзян Ваньинь хмыкнул, не трудясь скрыть удовлетворение. — Но вы можете располагать этим местом столько, сколько захотите.
Цзян Ваньинь прислонил меч к крупному валуну и повернулся к Лань Хуаню.
— Вы видели сегодня, что имел в виду совет, когда просил вас вернуться.
Не «я» — совет. Цзян Ваньинь не желал показывать свою заинтересованность.
— Видел, — согласился Лань Хуань, пряча руки в широких рукавах. — У вас найдется время побеседовать о делах совета? Не сегодня, но…
— Конечно. — Цзян Ваньинь легко кивнул, явно подразумевая, что у него тоже есть о чем поговорить. — Когда?
— Я пришлю вам записку через ученика. А сейчас… — Лань Хуань виновато улыбнулся, и Цзян Ваньинь снова кивнул и начал расстегивать пояс.
Тонкости его талии могла позавидовать юная дева, но кто бы осмелился сказать такое грозному главе Цзян?
Хотя глупцы всегда найдутся. Он даже не успел толком поговорить с Ванцзи, когда пришел — так, словно вот-вот перейдет на бег, — всполошенный ученик. И его слова заставили Лань Хуаня едва ли не вскочить с места — кто-то из чужаков думает, что может свободно и вызывающе ходить по закрытой части Облачных Глубин?! И мотивы их лежат как на ладони: разговор глав о Холодном источнике достиг ушей многих.
Голоса он услышал издалека — они далеко разносились по ущелью с Источником. За завесой из зеленых ветвей можно было различить три фигуры в светлых одеждах и одну в более темной; человек в темном стоял дальше, почти у самой воды.
— …так холодно. Глава Цзян все же позволит дать совет…
— Я советую вам пойти прогуляться где-нибудь подальше от меня. — Цзян Ваньинь перебил горластого юнца, и в голосе его легко читалась ленивая угроза. — Вы меня раздражаете.
— Это невежливо, глава…
Самоубийцы!
Плеснула вода, голос умолк на полуслове, и Лань Хуань, наконец, спустился на усыпанный мелкими камнями берег — успел. Стоявшие на берегу дураки оглянулись на шум шагов, и самый трусоватый даже сделал шаг назад, хотя он удерживал на лице легкую улыбку.
Цзян Ваньинь сидел по грудь в воде, и по расслабленной позе сложно было сказать, насколько он зол, но Лань Хуань бы не обольщался обманчивым спокойствием.
Все четверо на берегу были альфами, совсем молодыми и — тут оставалось только сокрушенно покачать головой — глупыми. Как раз тот возраст, когда дерзость перевешивает страх, а любые опасности кажутся преувеличенными.
— Глава Лань! — Юнец в темном поклонился, стараясь держаться гордо и вежливо, но сомкнутые при поклоне пальцы предательски дрогнули. Богатая вышивка на темной ткани показалась Лань Хуаню знакомой — орден Баюнь кичился богатством не хуже Ланьлин Цзинь, а уж после падения золотых Цзиней…
— Разве молодые господа не знают, что находиться в этой роще можно лишь по приглашению хозяев? И я не припомню, чтобы вас приглашал.
— По-моему, эти молодые господа вообще страдают недомыслием, — отозвался Цзян Ваньинь, пока те переглядывались в смущенном молчании. Наследник Баюнь сжал губы, но все же не огрызнулся, только пробормотал:
— Мы вышли на прогулку и свернули не на ту тропу, просим прощения у главы Лань.
— Стоит просить прощения и у главы Цзян, раз вы помешали ему, — сказал Лань Хуань и тут же пожалел о необдуманных словах. Цзян Ваньиню не понравится, что кто-то говорит за него.
Но хуже того — в голосе тяжелой тенью скользнуло то, что зовут «драконьим эхом». Так альфа разговаривает с альфами слабее и незначительнее, утверждая свое превосходство. Или вступая в борьбу за омегу.
Цзян Ваньинь что-то сказал вполголоса, судя по интонации — выругался, и воздух словно потяжелел, как бывает перед грозой.
— Прошу прощения у главы Цзян, — сглотнув, проговорил наследник Баюнь, осознавший, кажется, какой опасности подвергал и себя, и друзей — заводилой, без сомнения, был именно он. — Мы не хотели помешать.
— Не хотели, — ледяным тоном повторил за ним Цзян Ваньинь, поднимаясь из воды. Это было… угрожающе. И красиво.
Лань Хуань не стал отводить взгляд, наблюдая, как он выходит из источника: в облепившем гибкое тело нижнем платье, с мокрыми волосами, растекшимися по плечам. На груди были шрамы — чудовищные даже на вид, Цзян Ваньинь будто нарочно выставил их напоказ, то ли пугая, то ли напоминая, кто здесь повидавший многое заклинатель и боец.
Наверное, и Лань Хуань бы оценил их блистательное уродство и текучие движения готового к схватке воина, но взгляд выхватывал другое. Изысканную линию высоких скул, тонкость ключиц. Талию — без жесткого пояса она казалась еще уже, и прогиб спины, подчеркнутый мокрой тканью. Распущенные волосы, делавшие его лицо юным и чуть более мягким, почти вызывающе красивым.
Может, поэтому он всегда носит их в строгой прическе. Или все с тем же вызовом оставляет открытым затылок — кто посмеет оставить на нем метку?..
Кто-то из юнцов шумно вздохнул, но не от страха.
— Надеюсь, молодые господа не будут попадаться мне на глаза до конца этого совета, — сказал Цзян Ваньинь и махнул рукой, будто прогоняя надоевшего пса. — А лучше — до конца своей жизни.
Не «драконье эхо», но тоже выразительно.
— Молим о прощении главу Цзян, главу Лань…
Кто-то из убегавших едва не упал — камешки градом посыпались с высокого берега, а один все время оборачивался, то ли в страхе, то ли потому, что не мог оторвать взгляда от рассерженных глав.
— Недоумки, — бросил Цзян Ваньинь и потянулся, забирая с высокого камня одежду и меч.
— Я прошу прощения за это вторжение, — сказал Лань Хуань, виновато улыбнувшись. — Я не мог предположить, что кто-то осмелится явиться к Источнику и нарушить ваш отдых.
— Я успел отдохнуть, благодарю.
Цзян Ваньинь накинул верхнее платье, но волосы убирать не стал — темно-пурпурный шелк становился черным от стекавшей воды, и это почему-то тоже задевало, тревожа то «драконье», что Лань Хуань, казалось, давно в себе приручил.
Оно уже вырвалось на волю, когда он отчитывал юных альф, и то, как легко это случилось, не могло не пугать. Не было даже запаха. Того, горьковатого и еле различимого, от которого его почти повело на мокрой веранде.
Цзян Ваньинь имел полное право быть недовольным.
— Надеюсь, завтрашнее собрание будет не таким утомительным, — сказал Лань Хуань, идя рядом с ним — все точь-в-точь как раньше. Сейчас Цзян Ваньиню не в чем его упрекать.
— Разделяю вашу надежду, но не думаю, что почтенные главы вдруг обретут просветление.
Лань Хуань улыбнулся.
Эта часть Облачных Глубин была безлюдной, закатное солнце таяло в облаках, а по траве и тропинкам стелились длинные тени. Цзян Ваньинь шел уверенно, как человек, знающий дорогу, не делая вид, что впервые оказался в запретных рощах. Интересно, сколько раз они с Вэй Усянем и Не Хуайсаном крались по этим кустам?..
— Я буду ждать посыльного, — сказал Цзян Ваньинь, едва они вышли к столетней иве, за которой начинались гостевые павильоны. Лань Хуань в первый момент и не понял, о чем он, так заняты были мысли шелестящей, тревожной, как облетевшая по осени листва, чепухой.
Да, совет, Ванцзи и жизнь, куда более подходящая главе Лань, нежели витания в облаках.
И Цзян Ваньиню — тоже.
Поздним вечером, когда Облачные Глубины погрузились в почти звенящую, пронзительную тишину, пришел Ванцзи. Он задержался — Лань Хуань ждал его раньше, чай пришлось заваривать заново. Но им надо было договорить недоговоренное, то, что не было сказано днем.
Сначала сидели молча, Ванцзи это было необходимо: Лань Хуань видел, как с его лица уходило напряжение, таяла тень у глаз, становилась мягче линия губ. Лань Хуань вздохнул — в груди щемило от желания защитить брата, оградить, стать между ним и остальными. Но Ванцзи давно был взрослым, а сам Лань Хуань, наверное, очень его разочаровал.
— Ты все видел сам, — сказал Ванцзи, принимая чашку чая — уже вторую.
— Тебе тяжело, — кивнул Лань Хуань. — Но ты справляешься.
Они снова помолчали, слушая как шумит бамбук за домом. Поднялся ветер и тишина перестала быть всепоглощающей.
— Я чувствую, как виноват перед дядей и тобой.
Лань Хуань позволил себе уйти от мира, зная, что орден в надежных руках; он поступил — в этом была пугающая обреченность — как их с Ванцзи отец. Переложил долг на чужие плечи.
— Не виноват. — Ванцзи чуть нахмурился. — Но я рад, что ты вернулся, старший брат.
— Дядя тоже обрадовался, даже накричал на меня, — улыбнулся Лань Хуань. Теперь страшно было вспоминать, как озабоченно и мягко разговаривал с ним дядя, когда понял, что уединение — не блажь, а что-то близкое… к самоубийству?
Может, надо было как Цзян Ваньинь после войны — не разрешить себе и дня передышки, утопить горе в делах и долге. Он восстанавливал Пристань Лотоса с лихорадочной поспешностью, были советы, на которых он почти засыпал, если только не спорил с плохо скрываемой яростью и не продавливал свои интересы. Он быстро научился давить.
Сегодняшний совет тоже надолго запомнят.
— Мы не поговорили прошлой ночью, — сказал Ванцзи. — О тебе. И днем не успели.
У верховного заклинателя и главы ордена нашлось слишком много более важных тем. Ванцзи не удивился, узнав о том, чего хотел Цзян Ваньинь. Он как будто ждал этого.
— Со мной все хорошо. — Лань Хуань не врал. Ужас и боль, превратившие мир в белесое, выцветшее полотно, уходили постепенно, шаг за шагом. Иногда возвращались — вспышками, когда он не мог спать и затыкал себе рот, лишь бы не плакать раненым зверем, но в какой-то день стало легче, потом еще немного и еще...
На сегодняшнем собрании Лань Хуань поймал себя на мимолетном ощущении, что он скучал, даже по этому. Как монах, устав от монастырской тихой рутины, может заскучать по шуму и пыли городских улиц, вкусу вина и громким голосам.
— Ты предложил главе Цзян пойти к Источнику. — Голос Ванцзи прозвучал натянуто, хотя вряд ли это уловил бы кто-то кроме Лань Хуаня.
С Цзян Ваньинем их связывала давняя взаимная неприязнь.
— Я счел это уместным. Глава Цзян оказался в сложном положении.
И, возможно, если бы не та горечь в холодном от дождя воздухе, Лань Хуань все еще тянул бы с решением.
— Я не думал, что он принадлежит к «роду фениксов», — чопорно сказал Ванцзи, и уши у него слегка порозовели. Лань Хуань пригубил чай, чтобы скрыть улыбку.
Ванцзи был бетой и как-то признался брату, что считает это удачей — зависимости он не терпел и в детстве почти с ужасом слушал наставления дяди о том, как важно не идти на поводу у естества, как опасны связи, зиждущиеся только на притягательности запахов и плотских желаниях.
Но иногда, подумал Лань Хуань, страхи сбываются. Однажды в Облачных Глубинах появился Вэй Усянь.
Где он теперь, со своей флейтой? И упрямым ослом… Ванцзи выглядел несчастным.
— Молодой господин Вэй не упоминал об этом? — спросил Лань Хуань, и Ванцзи едва заметно вздрогнул при этом имени. — Такое можно сохранить в тайне, только если никогда не было запаха и… всего остального.
— Нет. Не говорил.
— Ты провел с ним много времени.
Мало — это было написано на лице Ванцзи. Лента строго охватывала высокий лоб, удерживаемая узлом волос и изысканной заколкой, достойной верховного заклинателя.
Вэй Усянь в прошлой жизни был альфой, в новой — бетой, но это ничего не поменяло в чувствах Ванцзи.
— Мне жаль.
Всего жаль — и собственной слабости, и того, как крепко сжимает Ванцзи чашку, глядя в стену невидящим взглядом.
— Я хочу найти его, — сказал он вдруг, словно давно уже принял решение, просто чего-то ждал. Возможно, что старший брат вспомнит о своем долге.
— Я понимаю.
Что ж, наверное, совет вздохнет с облегчением, которое окончится, как только они начнут выбирать нового верховного заклинателя. Возможно, нынешнее собрание будет самым нескучным за последние годы, и к вернувшемуся из уединения главе Лань, открывшему свою тайну главе Цзян добавится сбежавший в поисках любви верховный заклинатель.
Все шло, как Лань Хуань и предполагал.
Ванцзи не стал тянуть — о своем решении он объявил сразу, едва гонг возвестил о начале нового дня. Шум, который поднялся вслед за этим, был скорее удивленным, чем радостным, хотя несколько глав все же позволили себе довольные улыбки.
Дядя, в этот раз сидевший рядом, горестно вздохнул, не одобряя, кажется, все вокруг.
Цзян Ваньинь удивленным не выглядел, но его плечи стали чуть менее напряженными. Он не любил быть в центре жадного, унизительного внимания, так что, подумал Лань Хуань, Ванцзи оказал ему ту же услугу, что и сам Цзян Ваньинь — ему.
— Ханьгуан-цзюнь оставляет пост так внезапно и скоро. — Толстый старый глава Яо был достаточно самоуверенным, чтобы первым взять слово. — Неужели Ханьгуан-цзюнь нашел более достойное дело?
Он что, хочет выставить Ванцзи легкомысленным молодым господином, который из-за скуки пренебрег долгом?
— Я считаю свое дело законченным, — сказал Ванцзи ровным тоном, не собираясь отвечать на провокацию. — Далее нет нужды продолжать. Совет выберет нового верховного заклинателя.
— На следующем собрании, — вклинился Цзян Ваньинь, взглядом заставляя главу Яо молчать. — Не так ли, глава Лань?
Лань Хуань кивнул. Что ж, наверное, правильно было напомнить взбаламученному совету, что Цзэу-цзюнь вернулся, но все же…
— Вы же не рассчитываете, что я приду на смену брату? — тихо спросил Лань Хуань, склонившись к столу Цзян Ваньиня — сегодня они сели рядом, а Цзинь Лин с представителем ордена Цинхэ Не — напротив. Кажется, Цзян Ваньинь снова поругался с племянником. Тот был то натянут, как струна, то вдруг сдувался и ходил мрачным, как на похоронах. Все указывало на то, что до его «драконьего рождения» осталось совсем недолго, возможно, уже на следующий совет он прибудет альфой, а не встопорщенным колючим подростком.
Когда «родился феникс» Цзян Ваньиня? Его время пришлось на самые страшные для ордена Юньмэн Цзян годы.
— Я бы хотел, — так же тихо сказал Цзян Ваньинь, пока кто-то из глав надрывался, стараясь перекричать возражавших ему, — шум стоял почти неприличный. Хорошо, хотя бы свои запахи все держали при себе. Никто не хотел видеть ярость Цзыдяня. — Но я не рассчитываю.
Лань Хуань кивнул с улыбкой, которую он не стал скрывать.
— Ханьгуан-цзюнь уходит из-за Вэй Усяня? — спросил вдруг Цзян Ваньинь. Имя бывшего почти брата он произнес медленно, будто пробуя на вкус.
Их тихая беседа привлекала заинтересованные взгляды, и Лань Хуань невольно заговорил еще тише.
— «Из-за него», вероятно, не те слова, с которыми я бы согласился… Но Ванцзи хочет его найти.
— Пусть идет на юг, к Ляньханю.
Цзян Ваньинь сделал совершенно каменное лицо, не хуже, чем делал Ванцзи. Лань Хуаню снова захотелось улыбнуться, но пришлось сдержаться — глава Яо буквально пожирал их глазами.
— Благодарю.
— Не стоит, — мрачно сказал Цзян Ваньинь и наклонился ближе, добавив почти шепотом: — Должны же были пригодиться все услышанные мною сплетни.
Как же, сплетни. Глава Цзян никогда не бросался пустыми сведениями, почерпнутыми из голословной болтовни.
Лань Хуань втянул носом воздух и только тогда понял, что ищет знакомую легкую горечь, которой пах Цзян Ваньинь. Это было неловко, он почти отшатнулся, уповая на то, что Цзян Ваньинь не заметит.
— Я не пахну, — сказал тот насмешливо, и уши стали горячими.
— Я прошу прощения. — Лань Хуань поклонился бы, не будь это столь неуместным. Давно ему не было так стыдно; он бы, наверное, совсем смутился, но что-то в тоне Цзян Ваньиня было странным, и непонимание заслонило стыд.
«Не пахну».
— Вообще не пахну, — все так же насмешливо повторил Цзян Ваньинь, перехватив его встревоженный взгляд. — Можно сказать, мне повезло.
Так вот как он сохранил свою тайну. Но как же та горечь, которая врезалась в память Лань Хуаня?..
— Я никогда не слышал, чтобы кто-то из «рода феникса» не имел запаха. — Об этом точно не стоило разговаривать среди шума разошедшегося собрания — вообще не стоило разговаривать! Но Лань Хуань не мог подавить жгучее, острое желание знать.
Он же не сошел с ума в своем горном одиночестве?
— В плену у Вэней меня ранили. Один удар пришелся как раз на шейную железу, — Цзян Ваньнинь даже пожал плечами, будто от его признания не веяло ужасом и безысходностью начала той войны. — Я тогда еще не «родился», поэтому все обошлось малой кровью.
Если омеге перерезать шейную железу, особенно ту, на которой оставлены «зубы дракона», она может умереть — от боли или от пустоты, охватывающей ее после этого. Так, по крайней мере, говорилось в трактатах.
— Я сочувствую…
— Не надо, я же сказал — мне повезло. — Цзян Ваньинь, пусть и оставлял затылок открытым, всегда носил высокий воротник. Лань Хуань не знал, сколько правды в этой насмешливой браваде.
И не знал, как спросить про горечь, которая взволновала его на веранде.
— Мне предлагали ее восстановить. — Цзян Ваньнинь будто почувствовал его недоверие. — Еще можно было, но время не терпело. Я отказался.
— Понимаю, — сказал Лань Хуань и не стал в этот раз добавлять «сочувствую».
Еще вчера он думал, как далека от него та жизнь, в которую нужно вернуться, и гадал, сколько ему придется к ней привыкать. Сегодня он почувствовал, что за одну ночь и два дня далекими стали те месяцы в безмолвии, а жизнь…
К жизни привыкать не надо.

3. Трижды счастливец

Цзян Чэн никогда так не ошибался в людях. Не в каком-то одном человеке — о, тут он будет первым в списке дураков! — а вообще.
Ван Цзю вежливо отвел взгляд от стопки листов на столе — на такой толстой дешевой бумаге рисовали картинки на продажу, будь то благостные лица небожителей с просьбами о благословении или полуголые красотки с утками-мандаринками.
— Как прикажете поступить с торговцами? — Застывший у порога Сю Линь тоже старательно не смотрел на картинки, таращась на главу преданными глазами.
Цзян Чэн потер переносицу, искренне желая приказать сжечь всех проклятых торговцев вместе с их товаром. Хотя листы с похабными картинками он точно сожжет, своими руками. С желтоватой бумаги томно смотрело его собственное лицо в окружении лотосов, уток и персиков, только выглядел он таким игривым и нежным, какими не бывают даже шлюхи из лучших борделей.
— Как и с предыдущими. Палок не жалейте, и чтобы ноги их больше в Юньмэне не было.
— Слушаюсь, глава!
Цзян Чэн снова потер переносицу — на ней синяк скоро будет! — и посмотрел на Ван Цзю, замершего перед столом.
— Когда-нибудь это закончится, глава, — сказал Ван Цзю, то ли пытаясь утешить, то ли не желая думать о новых злосчастьях, обрушившихся на орден. — Всем надоест.
— Или я закончу это сам. Мало им темных заклинателей, я всех этих торгашей… — Цзян Чэн ударил по столу кулаком и стопка покосилась. Из-под верхнего рисунка выглянул еще один — обнаженное плечо, длинные локоны, маленькие ручки — с кольцом-«Цзыдянем». Настоящий Цзыдянь совсем бы потерялся рядом с изукрашенной безделушкой.
Даже то, что в этих тонких и томных омегах узнать его было трудно, не делало гнев Цзян Чэна слабее — наоборот, это распаляло все сильнее с каждой новой пошлой картинкой.
— Вы же знаете, что сплетники только больше раззадорятся. — Ван Цзю был правой рукой главы достаточно долго, чтобы отличать настоящую ярость от усталой ругани. — Но рано или поздно любые сплетни надоедают.
— Они придумывают новые. — Цзян Чэн бросил рисунки в широкую бронзовую чашу, наблюдая за мгновенно вспыхнувшим пламенем. Наложенное на чашу заклятье не оставит от них даже пепла. — Теперь говорят, что я едва не сошел с ума от злости, когда «родился фениксом», и сам перерезал себе шею, чтобы никакая альфа...
Он махнул рукой, не желая продолжать. «Чтобы никакая альфа не узнала его и не обладала им». То, что в сплетне казалось сказкой про неуемную гордыню, в жизни было всего лишь удачей и здравым смыслом.
— Мне не нравится, что про это вообще стало известно. — Ван Цзю нахмурился, но Цзян Чэн только пожал плечами. Он не скрывал своего увечья, о нем знали слуги и лекари, да даже Цзэу-цзюнь. Хотя вряд ли, конечно, глава Лань обсуждал Цзян Чэна за его спиной.
— Мне не нравятся стихи, которые пишет каждый дурак, мнящий себя поэтом. А самые безумные мне их еще и присылают. Вот что мне не нравится. И песенки, к демонам их, не нравятся. И это вот, — Цзян Чэн кивком указал на рассыпающийся в чаше пепел. — Мне все не нравится.
Стихи он сжигал, не читая, хватало первой строчки. Одно, особенно дурное, начиналось с красочного описания треснувшего и от того еще более прекрасного белого нефрита. Если бы оно было подписано, Цзян Чэн точно отыскал бы автора и не пожалел бы ударов Цзыдяня.
Еще поэты увлекались воспеваниями струящихся по телу пурпурных одежд и мокрых волос, прозрачных вод, омывающих белоснежную кожу, и непонятно, что было тому причиной — то ли речные просторы Пристани Лотоса, то ли неприятная история в Облачных Глубинах. Цзян Чэн вспоминал ее с содроганием: это был первый раз, когда он почувствовал, как все поменялось.
Альфы, которые смотрели, будто представляя его под ними, и Лань Сичэнь, вдруг вспомнивший про свою «драконью» сущность. Цзян Чэн тогда почувствовал, как от его голоса, пусть даже он разговаривал с другими, по телу побежали мурашки, и пусть это была лишь тень возбуждения, ему до сих пор было не по себе.
— Я не думаю, что поэты и художники пытаются вас оскорбить. — Ван Цзю даже забавляло, как внезапно поменялась слава его главы, и он не особенно старался это скрыть.
Он был с Цзян Чэном с самого начала, вернее, конца того, прежнего ордена. Ван Цзю был в свите Цзян Яньли в Мэйшане, когда сгорела Пристань Лотоса, и он без раздумий пошел за новым тогда главой. Цзян Чэн помнил эти мрачные дни в поместье бабушки, и то, как Ван Цзю, потерявший в Пристани родителей и двух братьев, часами точил и чистил меч, думая о своем.
Тогда же, в Мэйшане, Цзян Чэн «родился фениксом», но Ван Цзю как будто было плевать — он шел только за его яростью и желанием мстить.
— Ты назвал поэтами дешевых стихоплетов, — сказал Цзян Чэн, и Ван Цзю, кажется, едва удержался, чтобы не закатить глаза, как это делал он сам. — Я уже не говорю об этих мазилах, они делают из меня… какую-то куртизанку. Какого хрена, знаешь, какой сейчас самый модный узор для платьев? Лотосы! Они смеют украшать свои тряпки пурпурными лотосами!
Цзян Чэн ожидал чего угодно — насмешек, снисходительного злорадства, возможно, пошлых историй, которые напридумывали бы досужие сплетники. Но точно не того, что о нем будут распевать сомнительные песни на площадях и наряжаться в лотосы!..
— Вы всегда можете повесить наглецов на Цзыдяне, — утешил Ван Цзю. — Прикажу подать вино?
— Пусть подают.
Разбирать письма и прошения Цзян Чэн не собирался, для дипломатического словоплетения он был слишком раздраженным и уставшим.
— Я думал, что не может быть репутации хуже, чем у Цзяна-бешеного пса, — хмуро сказал Цзян Чэн, когда слуги ушли, оставив подносы с едой и вином. Ван Цзю сел ближе, аккуратно сдвинув на край стола бумаги и те самые письма. — Как же я ошибался. Знаешь, какую мне вчера прислали поэму?
— «Неприступный феникс»? — Ван Цзю тихо засмеялся, едва не пролив вино мимо чашки. — Конверт был из алой бумаги, я…
— Все-все! — Цзян Чэн почти вырвал из его рук чашку. — Зря я вспомнил.
— Вы всегда можете доказать им, что «бешеный пес» подходит вам лучше всего, — сказал Ван Цзю, салютуя ему вином.
Цзян Чэн криво улыбнулся, но поднял чашку в ответ.
После обильной выпивки спал он крепко, только под утро привиделся почти кошмар: во сне кто-то пел пьяным голосом непристойную песенку, и строчки повторялись и повторялись, заставляя его убегать — он не хотел это слышать.
Счастлив тот, кто бывал в Юньмэне
И пил вино из лотосовых чаш…
Цзян Чэн не мог ничего сделать, даже ударить Цзыдянем — голос звучал из пустоты. А он все бежал и бежал.
Счастлив тот, кто бывал в Юньмэне
И целовал гладкобедрых красоток…
Он закрывал уши, но голос начинал звучать прямо в голове.
Счастлив тот, кто бывал в Юньмэне,
Но трижды счастливец — пред кем раздвинет ноги Юньмэн!
Цзян Чэн проснулся, словно ждал именно этой последней — похабной строчки, той, из-за которой эту песенку пели по всем площадям Поднебесной, кроме, конечно, юньмэнских. Таких смельчаков не находилось, но Цзян Чэн был уверен, ее хорошо знают и в Пристани Лотоса, и даже мечтал поймать кого-нибудь хотя бы напевающим прилипчивый мотив — чтобы сорвать ту ярость, которую она в нем вызывала.
Жаль, что слуги были на диво сдержанны.
Похмелье прошло быстро, но раздражение только усилилось, когда он наконец занялся письмами и прошениями.
Глава клана Оуян просит о встрече. Глава клана Хо жалуется на расплодившихся гулей, чьи гнезда обнаружили в старых запрудах, и просит о помощи. Лекарня города Гуйян сообщает о трех подозрительных раненых, которых принесли к ним неизвестные, один из раненых умер. В Цияне очередное убийство — хозяйничающая около города банда наглела от своей неуловимости. Община деревни Баньчжан просит разрешить снимать пошлину с торговцев свиньями.
Глава ордена Гусу Лань спрашивает, не будет ли глава Цзян заинтересован в беседе с ним, и буде так, готов прибыть в Пристань Лотоса в тот же день или на следующий.
Цзян Чэн отложил неприметное с виду письмо — только печать с облаками выдавала его важность — и задумался. Для недавно вышедшего из уединения Лань Сичэнь проявлял завидную активность, возможно, он все же захочет сменить брата…
В любом случае, говорить с ним придется, это вам не глава Оуян, от которого можно отделаться неясными обещаниями и туманными заверениями.
Цзян Чэн встречал гостей лично, на небольшой пристани, которая считалась семейной и была скрыта от посторонних глаз. По письму Лань Сичэня было понятно, что торжественный прием был бы излишним. Ни у одного из них не было желания тратить время на соблюдение всех положенных церемоний, в этом они были похожи.
Лань Сичэнь прибыл всего с двумя адептами, которые так и остались на добротной, но неприметной лодке, и одежда его была непривычных темно-синих тонов. Скромно, но — Цзян Чэн оценивающе посмотрел на свисавшие с пояса нефритовые амулеты — скромно только по меркам великого ордена.
— Я, вероятно, потревожил вас, Цзян Ваньинь, и отвлек от дел, — сказал Лань Сичэнь после приветствия, сразу отбросив тяжеловесные титулы. Цзян Чэн подумал, не считает ли он, что они стали ближе после той беседы в горах, — и эта мысль не вызвала ни неприятия, ни удивления.
— Меня тревожит много кто, начиная от жадного старосты деревни Баньчжан и заканчивая еще более жадными старейшинами Ланьлин Цзинь, но отнюдь не вы, Лань Сичэнь.
Получилось даже слишком развязно, наверное, не стоило разговаривать с Цзэу-цзюнем почти как с приятелем, но тот лишь довольно улыбнулся. Он выглядел куда лучше, чем сразу после уединения, хотя былая мягкость к нему не вернулась. Или — Цзян Чэн не мог понять — она стала другой.
— В таком случае я всего лишь дополню ваши заботы.
Цзян Чэн не стал говорить, что, скорее, он от них отвлечет.
Время было самым подходящим, чтобы накрыть обед в дальней беседке, окруженной чистой водой, — чтобы никто не подобрался под прикрытием лотосовых зарослей. И причиной такой предусмотрительности была не прославившая Цзян Чэна подозрительность, он лишь поддерживал еще прадедовские предосторожности. Наверное, было что-то такое в их крови.
Пока он объяснял это Лань Сичэню, тот улыбался и кивал, посматривая то на Цзян Чэна, то на водную гладь расстилавшегося вокруг озера. Вежливый разговор тянулся лениво и даже приятно, а первое слово о деле — гостю. Цзян Чэн терпеливо ждал, раз за разом наливая им обоим почти не остывавший на жаре чай.
— Я передал брату, что вы тогда сказали. О Вэй Усяне. Он благодарен.
— Не стоит.
Как будто холодом повеяло даже на юньмэнской жаре. Но Лань Сичэнь наконец заговорил о том, ради чего приехал.
— Он ушел на юг. — Лань Сичэнь не стал рассуждать о том, что благодарность не бывает неуместной. — Ванцзи не свернет с пути, если знает, к чему стремится.
— Удачи ему, — сказал Цзян Чэн, не стараясь скрыть иронии. — Всегда очень важно знать, к чему же все-таки ты стремишься.
— И чего хочешь, — подхватил Лань Сичэнь. — Например, чего хочет совет кланов.
Где-то за резными перилами плеснула вода — рыба резвилась в предвечернее время.
— Совет кланов или мы?
И есть ли это «мы», подумал Цзян Чэн, дожидаясь ответа.
— Пока я уверен лишь в том, что совет не хочет нас, — улыбнулся Лань Сичэнь, и Цзян Чэн не удержался от ответной ухмылки.
Расклад был понятен и без долгих слов. У неуживчивого и гневливого главы Цзян и раньше было много недоброжелателей, а после того, как все узнали, что он из «рода феникса», о поддержке совета не стоило и заикаться. Лань Сичэнь имел больше шансов, но против него восставали традиции — вернее, опасность того, что традиция появится, если одного Ланя сменит другой. Даже орден Гусу Лань не заслуживал такого почета, а уж как бы взвыл совет, будучи обреченным на верховных заклинателей из столь праведного ордена…
— Какое счастье, что в этом наши с советом желания совпадают, — насмешливо ответил Цзян Чэн. — Или вы желаете?..
Лань Сичэнь на посту верховного заклинателя Цзян Чэна бы устроил — с ним ему было просто иметь дело. Но тот лишь покачал головой:
— Конечно, нет. Но думать над этой задачей все равно придется нам.
Поднявшийся ветер подхватил концы белой ленты, хлопнули шелковые занавеси, и с озера повеяло свежестью. Погода меняется, отстраненно подумал Цзян Чэн, глядя, как Лань Сичэнь с удовольствием подставляет лицо ветру. В Облачных Глубинах всегда прохладно, это не Юньмэн с его сладким, душным зноем.
— Мне пишут письма с такими намеками, что их поймет и ребенок. Восхваляют весьма почтенных заклинателей, особенно часто главу Яо.
Они переглянулись, почти одновременно улыбнувшись: Лань Сичэнь мягко, Цзян Чэн криво, но оба с насмешкой.
— Я думаю, — дипломатично сказал Лань Сичэнь, — верховному заклинателю из ордена, не имеющего статус великого, будет трудно нести это бремя.
— Даже не сомневайтесь, — хмыкнул Цзян Чэн, подняв брови. — Особенно бремя общения со мной.
— В любом случае, я не готов слушать главу Яо больше, чем слушал до сих пор.
Лань Сичэнь, позволяющий себе колкую шутку, — о, это было отличное зрелище. Цзян Чэну даже захотелось напиться с ним на посиделках вроде дружеских, жаль, что Лани не пьют.
— Значит, не вы, не я, не слишком зеленый для всего этого Цзинь Лин. Остается…
— Не Хуайсан, — сказал Лань Сичэнь очень ровным, очень спокойным голосом.
Цзян Чэн не собирался делать вид, что спокойствие тут уместно.
— Я думал, вы не питаете к нему добрых чувств.
Лань Сичэнь не выглядел как человек, которого загнали в угол и вынуждают ответить, но молчал он долго.
— Не Хуайсан устроит большинство кланов и орденов, они все еще пребывают в заблуждении и считают, что смогут влиять на «Незнайку». Мы же, включая, я надеюсь, юного главу Цзинь, сможем уравновесить его влияние. А оно… будет серьезным.
— Вы предлагаете союз?
— Не на бумаге. — Лань Сичэнь покачал головой. — Но вы правы, Цзян Ваньинь. Мне будет спокойнее, если между нами будет согласие.
На красивое, тонкое лицо набежала тень, живо напомнив Цзян Чэну того главу Лань, которого он встретил в холодном доме в горах. Лань Сичэнь все еще был непривычно худым и бледным, и проглянувшая через совершенство боль сделала это заметнее.
— Может, это то, чего он хотел изначально, — бросил Цзян Чэн, отвернувшись. Вода ярко сверкала на солнце, низко опустившемся к горизонту. — Не Хуайсан изменился.
— Никто из нас этого не избежал.
— Некоторые изменения особенно докучливы, — не сдержался Цзян Чэн, живо вспомнивший о письме, которое привело его с утра в ярость. — Вы не представляете…
Он замолчал — Лань Сичэнь был «драконьего рода», о нем не пели похабных песенок и не гадали в жадном ожидании, кому же удастся оставить на нем метку. Конечно, он не мог представить.
Но Лань Сичэнь был достаточно прозорлив, чтобы понять недоговоренное.
— Могу поинтересоваться, все ли у вас в порядке?
Достаточно расплывчато, чтобы отделаться ничего не значащей отговоркой, но Цзян Чэн пожал плечами и ответил настолько честно, насколько мог:
— Я был готов ко многому, но никак не мог предвидеть, что даже моя репутация не перевесит известия о том, что я «фениксового рода». Это, конечно, должно было доставить удовольствие моим недругам, я был готов к тому, что за спиной будут злорадствовать, но… Мне каждый день приносят послания со страстными стихами от людей, которых я даже не знаю. Сегодня пришло письмо от свахи, которая поклялась не иметь со мной никаких дел, и у нее, видите ли, на примете есть подходящая мне альфа! Я не знаю, можно ли считать, что это и есть «порядок». По-моему, изрядно отдает балаганом.
— Я слышал об этом, — кивнул Лань Сичэнь, не ставший, к счастью, делать участливый и сострадательный вид. — Но я не удивлен. Ваша репутация теперь не скрывает, а подчеркивает вашу красоту и… другие достоинства.
Цзян Чэн едва не закатил глаза, но все сказанное было правдой — кому в поднебесной не захотелось бы подмять под себя Пристань Лотоса и укротить ее господина заодно?
— Но выбираете все равно вы, — спокойно сказал Лань Сичэнь. — Разве это не главное?
— Вы правы. — Ветер снова поднялся, и Цзян Чэн глубоко вздохнул, ловя прохладу. А потом поморщился, вспомнив, как пахнут — воняют! — большинство виденных им альф. — Только выбрать подходящего будет трудно.
— Это всегда непросто. — Лань Сичэнь улыбнулся с пониманием человека, столкнувшегося с теми же затруднениями.
— Я бы выбрал кого-нибудь в вашем ордене, — с неожиданной даже для себя развязностью сказал Цзян Чэн, перехватив удивленный взгляд. — У вас учат контролю над запахами. А альфы в массе своей довольно…
— Пахучи, — закончил за него Лань Сичэнь. Смущенным он не выглядел, только улыбка стала чуть острее. — Мы испускаем запах все время, всей кожей, и чтобы контролировать это нужно много ци. И нужно учиться — как с вашим колокольчиком, только всегда, даже во сне. Немногие готовы прилагать такие усилия.
— Я знаю, — сказал Цзян Чэн, наливая им обоим чай. — Цзинь Лину придется учиться. Или, как вы понимаете, я переломаю ему ноги.
Они оба засмеялись — с легкостью, пусть не дружеской, но вполне приятельской.
— Вас действительно так раздражают ароматы? — Лань Сичэнь принял чашку осторожно, но все же коснулся его руки. Пальцы у него были сухими и твердыми, как и должно быть у музыкантов и мечников.
— Почти всегда. Пожалуй, в этом мне тоже повезло, как и с моей шеей, — Цзян Чэн невольно потянулся рукой к шраму на затылке, но тут же ее опустил, сжав в кулак. — Хуже было бы, бросай меня в жар от любого, как вы выразились, аромата.
Лань Сичэнь заметил его жест и как будто даже наклонился вперед, но Цзян Чэну могло и показаться. Их любопытство было взаимным, и Цзян Чэн позволил себе вольность, на которую вряд ли решился бы в другой обстановке и в другое время.
— Я не знаю всех ваших традиций, Лань Сичэнь, возможно, это нарушит сотню правил, но… — Цзян Чэн прищурился, глядя, как тот вопросительно вскидывает голову. — Как вы пахнете?
— Вы хотите узнать? — Лань Сичэнь аккуратно поставил чашку на стол и сел очень прямо. — Зачем?
И не дождавшись ответа — что бы мог Цзян Чэн ответить? — кивнул. Он согласился так быстро и неожиданно, что Цзян Чэн нахмурился: показалось, что Лань Сичэнь и сам хотел это сделать. Проверить?..
Запах, сначала едва различимый, но становившийся все сильнее и сильнее, мало отличался от запаха других альф. Цзян Чэн на какое-то мгновение почувствовал себя разочарованным, хотя причин для этого не было, вдохнул глубже — и все стало плохо.
Живот обдало жаром, как при течке, в висках застучало, слабость наполнила тело, и Цзян Чэн едва не вскрикнул, осознав, что тянется к Лань Сичэню. Сброшенная неверной рукой чашка покатилась по деревянному полу, звякнул поднос, перед ним были расширившиеся, темные, как чернила, глаза Лань Сичэня.
Цзян Чэн схватился за грудь, призывая всю ци, которую мог, перекрывая обоняние, как делают на ночных охотах, когда вонь от разлагающихся мертвецов или нечистых тварей становится невыносимой. Но Лань Сичэнь и сам все понял мгновенно: он уже унял свой запах и напряженной рукой бросил талисман. Цзян Чэн почувствовал на коже порыв ледяного, почти зимнего ветра.
— Ничего уже нет, — сказал Лань Сичэнь, взволнованно глядя прямо в его глаза. — Я прошу прощения…
— Это была очень плохая идея.
Цзян Чэн взял себя в руки, но осознание случившегося заставило его вцепиться в Цзыдянь — как всегда, когда он искал успокоения.
— Это был… — Лань Сичэнь сглотнул. — «Небесный зов». Притяжение…
— Неважно, — прервал его Цзян Чэн. Цзыдянь тревожно сиял под его пальцами, оплетая их молниями, — их болезненные уколы помогали держать лицо. — Пусть хоть трижды «небесный зов», для нас это ничего не значит.
Их связь не одобрил бы ни один из орденов. Супружество главы предполагало подчинение ему, но не равенство. Наследник должен продолжить род главы, но не претендовать на два рода сразу.
— И все же это «небесный зов». — Лань Сичэнь не отрывал от него взгляда. — Я думал, что раньше мне мерещилось, но сейчас снова…
— Что снова?
— Ваш запах, Цзян Ваньинь. Я слышу ваш запах, и мне от него…
— У меня нет запаха!
Лань Сичэнь выдохнул сквозь зубы и резко привстал, протягивая руку, — Цзян Чэн замер, чувствуя легчайшее прикосновение к шее. Поза у обоих была неудобна, Лань Сичэнь едва не перевернул стол, но напряжение делало их нечувствительными к приличиям и удобству.
— Вот здесь. — Пальцы скользнули по затылку. — Основная железа перерезана, но тут, где она разветвляется…
— Лекарь сказал, что со временем там все высохнет и умрет, — зло сказал Цзян Чэн. Лицо и волосы Лань Сичэня были очень близко, мешая сосредоточиться. — Никому нельзя верить.
— Вы пахнете горечью. И сейчас, когда вы услышали «небесный зов», запах стал так отчетлив… Я с ума от него схожу. Будь он чуть сильнее, и я…
Лань Сичэнь сглотнул и осторожно погладил шрам, отчего Цзян Чэна снова кинуло в дрожь.
— Отвратительно. — Он издал едкий смешок, но сил сопротивляться чужому прикосновению не было. Наверное, нужны были их совместные усилия — они оторвались друг от друга одновременно, и оба не сразу смогли выровнять дыхание.
— Вам не стоит оставаться на ночь в Пристани Лотоса, — сказал Цзян Чэн, и Лань Сичэнь медленно кивнул.
Им обоим было трудно прийти в себя.

4. Яд на золотом блюде

Банкеты в Башне Кои Цзян Чэн возненавидел всем сердцем уже очень давно. Еще до рождения Цзинь Лина, который сейчас занимал место на возвышении «Зала несравненной изящности» и искренне пытался сохранить на лице приветливое выражение, приличествующее хозяину Охоты.
Большие охоты в Ланьлин Цзинь Цзян Чэн тоже не любил.
И вино тут подавали слишком сладкое. Он оглянулся, подзывая служанку, и приказал поменять кувшин — неприличное для гостя своеволие, но сейчас ему было все равно. Все пошло наперекосяк еще с утра, и к демонам цзиньских старейшин, пускай возмущаются, что глава Цзян держится в их ордене как у себя дома.
Из всех побочных Цзиней доверия — с оговорками — стоили двое: старый Цзинь Гуаньин и его зять, принятый в орден несколько лет назад. Сыновей и близких племянников у старика не было, и среди многочисленных старейшин он словно бы был в стороне, зато с Цзинь Лином они ладили. По крайней мере, тот не придумал ему прозвища вроде «хромая жаба» или «жирный гуль», назначил своим советником и иногда даже слушал то, что тот советовал.
Цзинь Гуаньин сидел недалеко от Цзинь Лина, поглаживая редкую седую бородку, и внимательно наблюдал за пирующими. Выглядел он озабоченным, и Цзян Чэн не мог этой озабоченности не разделить.
— Глава Цзинь все еще обеспокоен выходкой своего адепта? — спросил Лань Сичэнь, как будто продолжая уже начатый разговор. Цзян Чэн не умел так хорошо держать лицо, на них посматривали — хотя кого удивит раздраженный глава Цзян?
Их места на ланьлинских банкетах всегда были рядом, странно было бы, возжелай Цзян Чэн сесть подальше от главы Лань.
— Я думаю, он обеспокоен будущими выходками этого, демоны его побери, адепта.
Охота прошла достойно, Цзян Чэн целый день гордился племянником, но неприятности, как известно, всегда следуют в шаге за победой. Демонического быка, с рогами как молодые кедры, с копытами как серебряные тазы — что там поется в песнях? — Цзинь Лин подстрелил прямо в глаз; тот издох, не успев даже завыть в агонии. Но в другой глаз почти одновременно попала другая стрела — и это был вызов.
Цзинь Цзыжень приходился Цзинь Лину двоюродным дядюшкой, хоть и был старше всего лет на десять. Наглый, раззолоченный как петух, он напоминал Цзинь Цзысюня, если бы у того было чуть больше ума и манер.
— Победителем единогласно объявили главу Цзинь, — сказал Лань Сичэнь, бросив взгляд на возвышение. Цзинь Лин как раз раскланивался с Не Хуайсаном, веер в руках которого трепетал бабочкой. Цзинь Лин уже сейчас казался выше и сильнее будущего верховного заклинателя.
— Толка от омраченной победы немного. И не говорите, что я вижу все в дурном свете. — Цзян Чэн дернул уголком рта.
Лань Сичэнь не успел ответить: перед столом Цзян Чэна остановился почтенный заклинатель, пришлось встать, отдавая приветственный поклон.
— Позвольте выпить с вами, глава Цзян. За прекрасную охоту. — Глава Ван был немолод и держался величественно, как и полагалось главе богатого многочисленного ордена. Пусть не великого, но достаточно большого, чтобы с ним считались и великие.
А еще у главы Ван было три сына, и двое младших — неженатые альфы.
Цзян Чэн вежливо кивнул, поднимая чашу и прикидывая, зайдет ли глава Ван дальше размытых намеков или окажется не смелее других охотников за Юньмэном.
— За богатую добычу, — ответил он со всей возможной вежливостью. Раздражение пришлось прятать за кривой улыбкой. Но глава Ван будто понял, что его дружелюбие не к месту — торопливо поклонившись, он отступил, унося с собой пустую чашку и несостоявшуюся беседу.
Лань Сичэнь даже не поменял позы, но у Цзян Чэна по спине побежал холод.
— Что вы сделали? — тихо спросил он, не глядя на Лань Сичэня. — И как вы посмели?
Ударил гонг, возвещая, что слуги несут главное блюдо — сердце быка-демона, запеченное на вертеле над особым огнем, очищающим его от демонической ци. Три заклинателя без перерыва поддерживали казавшееся голубоватым пламя, пока четвертый читал заклинания над обугленным до черноты мясом. Цзян Чэн когда-то ел такое и на вкус оно показалось ему отвратительным.
Но победителю полагается сердце.
— Ничего, — спокойно сказал Лань Сичэнь, провожая взглядом процессию. — Мне даже ничего не надо делать.
— Я — не ваш «феникс». Не смейте.
На них снова бросали взгляды: гнев Цзян Чэна был слишком явен. Пришлось глубоко вздохнуть и запить его вином.
Лань Сичэнь ничего не ответил, только коротко посмотрел и тут же отвел глаза.
Нет никакого «небесного зова», а даже если и есть — это как обычная влюбленность, можно и перетерпеть. Даже Ланям. Для альф все омеги пахнут хорошо, так какая разница.
— Цзян Ваньинь…
Лань Сичэнь не успел договорить: Цзинь Лин встал, глядя на коленопреклоненных слуг с золотым блюдом — сердце украсили свежими цветами и травами, но выглядело оно все равно тошнотворно.
Зал затих.
— По праву победителя, — громко начал Цзинь Лин, и его уверенный голос раскатился по залу, заглушая все другие звуки. — Я жалую почтенному дядюшке Цзинь право попробовать сердце убитого мною демона.
Голову он держал высоко, и Цзян Чэн почти изумился той гордости за племянника, которая затопила его, заставив колотиться сердце и почти невольно улыбаться.
Цзинь Цзыжень, поставленный сразу в положение одаренного правителем подданного и уважаемого, но далекого родственника, натужно улыбался, поднимаясь с места и благодаря главу. Зато Цзинь Лин продолжал сиять не хуже золотой статуи Гуаньинь — сама доброта и почти императорское величие.
Лань Сичэнь одобрительно кивнул, но это не раздражало — будто еще больше раздуло костер гордости в груди.
— А если он откажется? — спросил кто-то за спиной Цзян Чэна. — Это же будет оскорбление?
Ответить никто не успел: Цзинь Цзыжень не нашел в себе силы бросить оскорбительный вызов при всех, открыто выступив против главы. По некоторым лицам пробежали то ли разочарованные, то ли озабоченные гримасы; Цзян Чэн оглянулся, запоминая каждого. И в этот миг золото с дребезжащим звоном упало на мрамор.
Цзинь Цзыжень лежал на полу, скрючившись, его ноги судорожно подергивались, а пальцы скребли по полу — совсем рядом с перевернутым золотым подносом. Бурые комья мяса рассыпались, пятная чистый мрамор.
Кто-то вскрикнул, но большинство даже не успело вскочить с мест, когда Цзинь Цзыжень застонал в смертельной агонии и затих.
— Покушение! Они хотели убить главу!..
Шум поднялся к потолку в один миг, но Цзян Чэн почти его не слышал — ему хватило нескольких шагов, чтобы добежать до А-Лина, Цзыдянь взлетел вверх, расчищая пространство около них. Цзинь Гуаньин уже кричал стражам, веля немедленно задержать рыдающих от страха слуг и всех, кто был на дворцовой кухне.
— Дядя, мне надо… — Цзинь Лин с побелевшим лицом, но без всяких признаков страха, подошел к распластавшемуся среди мяса и подливы телу и присел, осматривая. Цзян Чэну хотелось крикнуть «Зачем? Он мертв!», схватить мальчишку и запереть в его покоях — а лучше отправить в Пристань Лотоса, но он молчал. Только Цзыдянь гремучей змеей потрескивал на полу, очерчивая границу между ними и взволнованно гомонящей толпой. Лань Сичэнь, почему-то оказавшийся рядом, тоже молчал, держа руку на Лебин.
Цзинь Лин встал, удивительно хладнокровный, кивнул Цзян Чэну — успокаивал? Да что он себе… — и повернулся к собравшимся. Он должен был вести себя так, чтобы никто не позволил себе крамольную мысль, мол, новый глава избавился от соперника, кровь в его жилах порочна, а сердце полно злобы.
— Вы хорошо его выучили, — тихо сказал Лань Сичэнь, пока все внимали извинениям главы Цзинь и обещаниям найти преступника. И, конечно, обеспечить безопасность всем, кто все же останется в Башне Кои.
— Он — лучший ученик.
На мгновение показалось, что Лань Сичэнь сейчас сделает какую-то глупость — положит руку на его локоть жестом поддержки или тронет за плечо, — и Цзян Чэн напряженно оглянулся. Но Лань Сичэнь только смотрел улыбаясь.
Он смотрел на него — а на них пялился весь этот чертов человеческий хаос. Цзян Чэн шагнул в сторону, к племяннику, который как раз раздавал указания подбежавшей охране, но тут же остановился. Глава Юньмэн Цзян не имел права вмешиваться.
Сейчас это все испортит.
Цзинь Лин знает, что он рядом и всегда поможет, пока это все, что от него требовалось. Новый глава Цзинь действовал уверенно, труп унесли быстро, из соседней галереи донеслись крики — кто-то уже обезумел от страха, хотя ничего еще не было ясно.
— Дядя, — Цзинь Лин окликнул его, и Цзян Чэн резко повернулся, едва не задев полами одежд снова оказавшегося рядом Лань Сичэня. — Глава Цзян, я зайду к вам позже?
— Буду ждать.
Сухо и официально, старейшинам Ланьлин Цзинь не к чему будет придраться. Цзинь Гуаньин снова ухватился за бороду, и Цзян Чэну показалось, что он доволен.
— Если главе Цзинь понадобится мое содействие, он всегда может на него рассчитывать, — так же официально сказал Лань Сичэнь, но в его голосе была мягкость, которая действовала сейчас на Цзян Чэна как попавший за ворот снежок. В детстве, когда позволяли теплые юньмэнские зимы, юные адепты под верховодством Вэй Усяня устраивали целые сражения, и он помнил это ощущение — пронизывающего холода на разгоряченной коже, от которого перехватывало дыхание и хотелось кричать.
— Благодарю главу Лань.
После того как унесли тело, в зале стало меньше людей — кто-то ушел сам, кого-то вежливо выпроваживали адепты Цзинь. Цзян Чэн подхватил со стола кувшин с вином, наблюдая, как суматоха перерастает в слаженные действия адептов.
— Я могу приказать принести вино и ужин в покои главы, — сказал Цзинь Гуаньин с улыбкой. С его благообразной внешностью он мог бы позировать для изображений мудрых божественных старцев.
— Не стоит. — Цзян Чэн смотрел, как перепуганные служанки собирают мясо и подтирают пол. — Не особенно хочется есть. На сытый желудок хуже думается.
— Глава прав. — Цзинь Гуаньин погладил уже не бородку, а нефритовую подвеску, висевшую на поясе. — Надеюсь, нашим беспокойствам скоро придет конец.
— Я полагаюсь на вас, старейшина. — Цзян Чэн покривил душой, но не сильно.
— Уверен, мы скоро найдем убийцу. — Цзинь Гуаньин посмотрел на него в упор, но через мгновение поклонился и отошел. — Я должен забрать сердце.
Безобразно-черные куски, перемешанные с растоптанными мятыми травами, осторожно уложили на поднос и накрыли бумажным колпаком с иероглифами защитных заклинаний.
Служанки потащили бамбуковые ведра с грязной водой и ошметками жира на кухню, и, повинуясь скорее предчувствиям, чем каким-либо догадкам, Цзян Чэн последовал за ними. На него косились, но никто не осмелился возразить, даже когда он ступил на кухню, полную запахов и кипящих котлов, но почти безлюдную. Кухарок с посудомойками уже увели, скорее всего, это их рыдания и крики слышал Цзян Чэн.
Кухню осматривали несколько адептов Цзинь — тщательно, сам Цзян Чэн не сделал бы лучше. Листки с заклинаниями вспыхивали ярким пламенем, но оно было чистым, ни намека на темное присутствие.
— Скорее всего, обычный яд. — Говорили тихо, наверняка, старались не раздражать злонравного главу Цзян, зачем-то явившегося на кухню. Но со сказанным Цзян Чэн был согласен.
Хотя проверить не помешает всю проклятую Башню Кои, тут со старых времен осталось много тьмы.
Столы с брошенными полуготовыми блюдами чем-то напоминали поле битвы, которое покинули все выжившие. Ломти запеченого сладкого редиса, соусы, пахнущие дразняще и пряно, золотистая рыба, горы мяса — не демонического, конечно. Цзян Чэн прошелся вдоль не снятых с огня горшков, морщась от запахов переваренной и подгоревшей пищи, осмотрел выставленные подносы с готовым угощением, которые так и не успели отнести в зал.
На золотом подносе словно водоросли лежали травы и несколько пионовых лепестков, перепачканных в жиру и черной крови.
Как там сказал Цзинь Гуаньин? Убийцу найдут скоро?
Что ж, если он даже не пытается скрыть следы…
В небольшом саду, примыкавшему к покоям Цзинь Лина, было тихо, особенно в сравнении с кипящим огнями и людьми дворцом. Цзян Чэн ждал недолго: старик неторопливо, не по возрасту легко ступал по усыпанной белым песком дорожке, не выказывая страха. Возможно, его и не было — Цзинь Гуаньин, похоже, из тех, кто, решив, просто делает все до конца.
— Вы были правы, старейшина, — сказал Цзян Чэн, дождавшись вежливого поклона. — Мне не пришлось долго искать. Но если бы я не спустился на кухню?
— Мне бы пришлось искать другую возможность, чтобы доказать вам мою преданность главе Цзинь. Цзинь Цзыжень был опасен. — В морщинистых внимательных глазах было только спокойствие. Сам Цзян Чэн его не чувствовал. — Его все равно нужно было устранить.
— Почему же, вы думаете, я не сделал этого сам? — Цзыдянь полыхнул пурпуром, но старик не шелохнулся.
— Вы не хотите втягивать главу Цзинь в кровавые распри и уж тем более делать это открыто. Его благополучие — это то, что волнует главу Цзян, не так ли?
— Цзинь Лин не должен упасть в ту же грязь, что и его… предшественники. — Цзян Чэн поморщился. — Но вы посмели связать его с убийством. А если бы пострадал он…
Фиолетовая молния скользнула по руке, иногда только этого хватало, чтобы противник пустился в бегство, но Цзинь Гуаньин только покачал головой.
— Глава внял моему совету отдать сердце демона врагу… правильно отдать, вы же видели. Если бы он не согласился, принесли бы другое блюдо.
— А если бы перепутали? Если бы… — Цзян Чэн чувствовал, как злость давит горло, но все еще сдерживался. В лунном садике по-прежнему было тихо, негромкий разговор терялся в кустах пионов.
— Лишь небожители могут предусмотреть все, но этот подданный скорее умрет сам, чем позволит умереть главе Цзинь.
— И за что же такая преданность неопытному мальчишке? — холодно усмехнулся Цзян Чэн, подходя на шаг ближе. — Заставьте меня поверить в нее, старейшина Цзинь.
— Я не небожитель, — снова сказал старик, на этот раз не удержавший волнения — рука схватилась за бороду, привычно поглаживая. — Но я верю, что благополучие моей дочери и внука связано с юным главой. У меня достаточно недоброжелателей, не скрою, глава Цзян, и среди них хватает способных на черные дела. Я не могу допустить, чтобы власть в Башне Кои досталась кому-то из них.
— Ну вы-то к черным делам не склонны, — саркастично усмехнулся Цзян Чэн. — Так поэтому вы взяли для дочери мужа не из ордена?
Цзинь Гуаньин кивнул, и в лунном свете его изрезанное морщинами лицо показалось очень старым.
Цзян Чэн и себя чувствовал старым. Цзыдянь обжег руку, и она все еще болела, когда он возвращался в свои покои — когда-то их обустроила Цзян Яньли, когда думала, что брат будет навещать ее.
Брат навещал ее сына.
Цзян Чэн не пошел к Цзинь Лину, пусть ему и хотелось. Хотя бы для того, чтобы проверить, все ли в порядке, и больше для себя, чем для А-Лина — смерть снова была слишком близко и почти нестерпимо хотелось почувствовать под рукой худое, сильное плечо, увидеть, как тот надувается, слыша дядино «ноги переломаю»…
— Цзян-сюн!
Не Хуайсан выступил из ярко освещенной галереи, но сердце заколотилось не из-за неожиданного оклика. За темными одеждами Не Хуайсана белела другая фигура, и вот Лань Сичэня Цзян Чэн предпочел бы сейчас не видеть. Он все еще был взбудоражен своеволием старейшины и почти коснувшейся Цзинь Лина бедой, ни к чему было бы…
Лань Сичэнь был как кувшин вина после трудного дня, когда пить все равно нельзя. Вино все сделает только хуже.
— Цзян-сюн, все ли хорошо у юного Цзинь Лина? — спросил Не Хуайсан и тут же спрятался за веер, перехватив его взгляд. — Я волновался, такое ужасное событие.
Из «Зала несравненной изящности» он скрылся одним из первых.
— Не стоит волнений, Цзинь Лин разберется, — холодно сказал Цзян Чэн, чувствуя странную смесь усталости и возбуждения. Какая несвоевременная встреча!
Он машинально отмечал важные, но сейчас совершенно ничего не значившие вещи вроде того, что между Не Хуайсаном и Лань Сичэнем не сквозило напряжение и в обществе друг друга они смотрелись едва ли не друзьями — но не так, конечно, как прежде.
Не Хуайсан не стал отказываться от поста верховного заклинателя, словно бы игра в незнайку ему самому казалась теперь фарсом. По крайней мере, перед ними.
— Уверен в этом, — сказал он, опуская веер. — И в том, что Цзян-сюн обо всем позаботится.
Хотел бы Цзян Чэн знать, как далеко простирается осведомленность нового верховного заклинателя о делах орденов. Еще больше — по крайней мере сейчас — он хотел, чтобы Лань Сичэнь не смотрел на него так пристально и от этого у самого Цзян Чэна не ныло что-то в груди.
Молчание, наверное, затянулось, потому что Не Хуайсан вдруг еле слышно вздохнул и замахал веером, словно чувствовал себя неловко, — но Цзян Чэн не мог представить ситуации, в которой бы тот был искренне смущен.
— Я оставлю вас, время такое позднее. — Не Хуайсан заторопился, будто только сейчас понял, что скоро уж полночь, а завтра нелегкий день. — Цзян-сюн, старший брат.
Цзян Чэн и сам не видел смысла задерживаться, но Лань Сичэнь стоял как раз на его пути.
— Приятно знать, что ваши отношения с Не-сюном по-прежнему братские, — больше устало, чем насмешливо сказал Цзян Чэн. — Однако мне тоже пора.
— Не Хуайсан — удивительный человек. — В конце галереи показалась фигура в светлых цветах Цзинь и тут же исчезла. Никто не осмелился бы прервать разговор двух глав, хотя как раз сейчас Цзян Чэна это бы только обрадовало. — Я всего лишь хотел узнать, что все в порядке…
— Все в порядке.
Лань Сичэнь помолчал, словно оценивая резкий ответ.
— Убийца найден. — Он не спрашивал, и Цзян Чэн поморщился от того, как не вовремя и не к месту бывал прозорлив глава Лань. Где была его прозорливость, когда Цзинь Гуанъяо раз за разом преступал черту?
— Это внутреннее дело Ланьлин Цзинь.
А то, что единственный внук почтенного Цзинь Гуаньина отправится в Пристань Лотоса учиться у главы Цзян, не должно никого волновать.
Цзян Чэн с вызовом посмотрел на Лань Сичэня, и тот кивнул с легкой улыбкой, будто удовлетворенный еще одной резкостью. Это раздражало сильнее, чем следовало.
— Спокойной ночи, Лань Сичэнь. Время, как верно заметил Не-сюн, довольно позднее.
— Спокойной ночи.
Цзян Чэн уже успел сделать несколько шагов, когда Лань Сичэнь окликнул его, догоняя.
— Что…
— Я знаю, что сейчас не то время, чтобы говорить об этом, но я должен вам сказать, Цзян Ваньинь. — На нефритово-белом лице отражалось сомнение и одновременно решительность. Сочетание, которое позабавило бы Цзян Чэна, если бы внутри все не замерло на один миг, а потом не натянулось, как тронутая тетива. — Вы знаете, что в клане Лань… Про ленту и почему это так важно?
— Очень хорошо знаю, — холодно сказал Цзян Чэн, сцепив руки на груди. Поза почти вызывающая. — К счастью, в моем клане другие традиции.
Как будто это могло остановить Лань Сичэня!
— Я долго думал, Цзян Ваньинь. И не знаю, что за этим последует… Но свою ленту я отдам только вам.
Твою мать, подумал Цзян Чэн, зачем ты это сказал? Пока что-то не сказано, его как будто бы и нет.
— Вы переоцениваете «небесный зов», Лань Сичэнь. — Теперь в его голосе бушевала ледяная метель. — Это все… телесное. Ваши традиции…
— «Небесный зов» никогда не бывает только о теле, — сказал Лань Сичэнь, грустно улыбнувшись. — Вы в моих мыслях не только потому, что я слышу ваш запах везде — потому что хочу его слышать. Я хочу видеть вас, слышать, дотронуться…
— Хватит! — Цзян Чэн еле удержался, чтобы не отступить, столько в этом скомканном признании было страсти. — Вы знаете меня почти двадцать лет, и вдруг хотите видеть и слышать? Может, в вас просто поздновато проснулась альфа и требует своего?
Насмешка не возымела действия — Лань Сичэнь снова улыбнулся, вынуждая Цзян Чэна смотреть на свои чертовы губы.
— Вы правы только в одном — я хочу своего.
— Не в силах вам помочь, — бросил Цзян Чэн и зашагал прочь, очень стараясь не перейти на бег.
Следующий день показался Цзян Чэну длинным и муторным. Сказывались недосып и мысли, неотвязно крутившиеся в голове — в кои-то веки не о Цзинь Лине. Того, кажется, даже обижала рассеянная необеспокоенность дяди, хотя вначале он строго зыркал, предупреждая малейшую попытку вмешаться.
Обед был томительно длинным: Цзян Чэну не повезло прийти одновременно с Лань Сичэнем, и взгляды, вцепившиеся в них, пока они шли бок о бок к столам, так и не отпустили его.
Лань Сичэнь, не делая ничего, все же выдавал себя каждым жестом и взглядом — или просто не делал никаких усилий скрыть то, что Цзян Чэн предпочел бы похоронить поглубже.
Но хуже всего была тетушка Юй. Цзян Чэн заметил ее случайно — тетушка вместе с другими дамами проводила время около лотосового пруда, который все здесь называли прудом Яньли. Он оглянулся, словно его толкнули в плечо, и успел перехватить полный удовлетворения и почти материнской нежности взгляд. Точно так же она смотрела за обедом, и позже, когда Лань Сичэнь оказался рядом — совершенно ненамеренно, по крайней мере, Цзян Чэн всячески его избегал.
У тетушки был взгляд матери, сбросившей со своих плеч тяжкое бремя и уже распланировавшей свадьбу.
Из Башни Кои Цзян Чэн уехал гораздо раньше, чем собирался.

5. Приглашение на казнь

Дядя терпел долго, но было понятно, что тяжелого, не оставляющего места недомолвкам разговора не избежать. На неурочное чаепитие Лань Хуань отправился, чувствуя облегчение и желание поскорее с ним покончить и уйти в пещеры — медитировать и терзаться чувством вины.
Он опять разочарует дядю, хотя делает все правильно. Никогда он не был так уверен в правильности своих поступков.
Да и дядя все понимал, поэтому и оттягивал грядущее разочарование.
Сначала они и впрямь пили чай.
— Сичэнь, — сказал наконец дядя, сев прямее, хотя его осанка и так была безупречна. — Ты знаешь, о чем мы будем говорить.
— Думаю, да, дядя.
Хотелось закрыть глаза, но это было бы малодушием.
— Мне написал… неважно кто. В каждом письме за последнее время была крупица того, что я предпочитал считать досужим вымыслом. Я неохотно читаю письма, полные таких… наблюдений, ты знаешь.
— Это наш долг, дядя, — сказал Лань Хуань, читавший не меньше таких посланий.
— Хорошо, что ты помнишь о долге. Но письма меня убеждают в обратном. Ты и Цзян Ваньинь… могу ли я считать то, что пишут о вас, домыслами охочих до сплетен бездельников?
Лань Хуань молчал достаточно долго, чтобы дядя вздохнул, будто бы не находя сил смириться с неизбежным.
— Когда на совете Цзян Ваньиню подсунули в бумаги записку со стихами…
Сейчас это кажется смешным, но в тот момент Лань Хуань мог убить влюбленного поэта; он с трудом удержал на лице маску спокойствия, но, кажется, его ревнивая ярость была очевидна всем.
— Дядя! — Нельзя прерывать старших, но Лань Хуань будто снова почувствовал жаркую волну ревности, которая тогда почти напугала его самого. — Я не буду скрывать от тебя ничего, но прошу выслушать.
— Я давно готов тебя слушать.
Чай с утешительным звуком полился в чашку, заставляя Лань Сичэня удивляться хладнокровию дяди.
— Цзян Ваньинь и я связаны «небесным зовом». Я понял это, когда был в Пристани Лотоса. — Лань Хуань не притронулся к поставленной перед ним чашке. — Это был порыв, который… Я не знал, что могу чувствовать так. Я не могу сопротивляться этому чувству. И никому, кроме Цзян Ваньиня, я не отдам ленту.
Дядя не закричал, не смахнул чашку, не ударил по столу кулаком. Он был бетой, но что такое «зов» знал. Видел, когда старший брат встретил свою судьбу.
— Может ли это быть ошибкой? — спросил он прохладно, словно речь шла о ком-то чужом, и Лань Хуаню от этого стало тревожнее, чем если бы дядя кричал и ругался. — Вы столько лет знаете друг друга, но ты был спокоен, да и Цзян Ваньиня не тянуло к тебе.
— И мы не тянулись ни к кому другому, — грустно сказал Лань Хуань. — Ты волновался, что я тяну с супружеством. Цзян Ваньинь не выносил запаха альф. Мы оба за все эти годы никого не нашли.
— Но вы же… Как ты сможешь быть с ним?
— Я знаю, что главы двух орденов…
— Нет, Сичэнь. С Цзян Ваньинем. Должно быть что-то кроме этого треклятого «зова», чтобы… — Дядя судорожно вздохнул, опираясь ладонью о стол. — Чтобы это не закончилось так, как у твоего отца.
Понимание вдруг ударило, будто кто-то толкнул в грудь, Лань Хуань едва не пошатнулся.
— Дядя, ты волнуешься за меня?..
— Как я могу не волноваться, Сичэнь!
Вспомнивший о своем бурном нраве дядя хмурился, но руку, которую взял в свои ладони Лань Хуань, не вырвал — сжал в ответ, и в этом было больше тепла, чем Лань Хуань мог надеяться.
Чай они допивали в мирной, пусть и не беззаботной тишине, только дядя громко вздыхал, думая о своем. Лань Хуань много бы дал, чтобы эти мысли были не о беспутных племянниках, но поправить ничего не мог, разве что подлить чаю и надеяться на лучшее.
Когда через несколько дней в Облачные Глубины прибыл юный глава Цзинь, Лань Хуань снова приготовился к непростому разговору. Повод для неожиданного визита был выбран вполне достойный, но Лань Хуань был уверен, что настоящая его причина — совсем не тянувшийся с еще довоенных времен пограничный спор кланов, подвластных Ланьлин Цзинь и Гусу Лань.
Цзинь Лин, впрочем, даже не старался это скрыть.
— Вы знаете, глава Лань, о чем я хочу поговорить, — сказал он, пытаясь унять резкость в голосе, но все равно получилось почти обвиняюще. Лань Хуань не обиделся — за раздражением стояли смущение и тревога.
— Я могу догадываться.
Вечер выдался мягким и очень теплым — редкость в Облачных Глубинах в эту пору.
Цзинь Лин шел рядом, примеряя шаг к неторопливой поступи собеседника, и явно не знал, как все правильно сказать.
— Я еще не поздравил главу Цзинь с «рождением драконом», — прервал Лань Хуань затянувшееся молчание и подводя разговор к нужной теме.
— Благодарю главу Лань. — Цзинь Лин гордо улыбнулся. — И я рад, что наконец закончился этот год, — добавил он, едва заметно поежившись.
Лань Хуань сочувственно кивнул. Для него самого воспоминания о месяцах, предшествующих «рождению», оставались мучительными — тело, готовое принять свою новую сущность, болезненно менялось, он тогда почти каждую ночь просыпался в поту и собственном семени и не мог уснуть после.
— Вы прекрасно себя контролируете, — улыбнулся он Цзинь Лину, и тот кивнул. — Я не чувствую вашего запаха.
Только что «родившимся» альфам контроль над «драконьей» сущностью давался очень нелегко, а некоторые и на старости лет не умели и не хотели удерживать запах.
— Меня загодя стали учить. — Цзинь Лин ткнул носком сапога камешек на дороге. — Иначе бы дядя мне ноги переломал!
— Глава Цзян заботится о вас. — О Цзян Ваньине говорить было одновременно тяжело и приятно. О нем хотелось говорить.
— О себе он заботится, — буркнул Цзинь Лин, но тут же опомнился. — Я для этого и приехал. Из-за него. Мне нужно…
Он снова замолк, и Лань Хуань мягко подсказал:
— Вы за него переживаете?
Смысла делать вид, что между ними ничего не происходит, он не видел. Это было бы сущим лицемерием в то время, когда их двоих обсуждает каждый неленивый, будь то заклинатель или обычный человек. Всего два дня назад в Цайи Лань Хуань услышал случайный разговор — нетрезвые торговцы с воодушевлением спорили, что пересилит: «небесный зов» и настойчивость главы Лань или гордыня бешеного главы Цзян.
Лапшичник ставил на Лань Хуаня целых три кувшина лучшего вина.
— Я… Пожалуй, да. Это странно — волноваться за него, когда с детства привык наоборот, — признался Цзинь Лин. — Я был в Пристани Лотоса перед тем, как отправиться к вам. Дядя… Я уверен, что он о вас все время думает. Прочитал мне целую речь, что первично не тело, а дух, и что у заклинателей ци подавляет любые безудержные порывы телесной природы.
— Глава Цзян прав, — кивнул Лань Хуань, но Цзинь Лин гневно пнул очередной камушек.
— Я знаю! Я давно знаю все, что он говорил. Мне показалось, что это было… Ну, как будто не мне.
Лань Хуань сглотнул, чувствуя, как благопристойное спокойствие слетает с его лица. Он с трудом вернул на лицо улыбку и надеялся, что она не выглядит очевидно фальшивой.
— Это правда, что между вами «небесный зов»? — спросил Цзинь Лин и отчаянно покраснел. — Я не имею права задавать этот вопрос, знаю, хотя об этом судачат все, кому не лень. Дядя накричал на меня, но…
— Это правда.
Лань Хуань на мгновение прикрыл глаза, услышав, как остановился и неверяще выдохнул Цзинь Лин. Кажется, он хотел выругаться, но проглотил грубые слова, только стиснул кулаки.
— Дядя опять делает себе хуже! — сказал он наконец, и Лань Хуань улыбнулся. Странно было знать, что почтенный старый наставник ордена Гусу Лань и юный, порывистый глава Цзинь думают почти одинаково и с одинаковой силой переживают за самых близких.
— Он думает об интересах ордена. — Лань Хуаню хотелось защищать Цзян Ваньиня даже сейчас.
— А вы? Тоже думаете? — с вызовом спросил Цзинь Лин, глядя прямо ему в глаза.
— Нет. Я думаю только о Цзян Ваньине.
Признание далось ему легко, может, потому что он корыстно искал союзника в своей любви, может, потому что о ней хотелось кричать. Лань Хуань не стал разбираться в себе.
— Тогда, вы могли бы… Ну, запах и все это… — Цзинь Лин снова покраснел, и как никогда было видно, что он очень юн.
— Я не хочу ставить Цзян Ваньиня в положение, которое в итоге породит в нем только ненависть. Ваш дядя скорее убьет, чем примет… принуждение. — Слова находились с трудом, Лань Хуаню в жизни не доводилось вести таких откровенных разговоров. — Тем более что он прав — с его совершенствованием он сможет противостоять любому принуждению или соблазну.
— Тогда хотя бы… Ну не знаю, надо же что-то делать! — с отчаянием сказал Цзинь Лин, сжав кулаки. — Сам он никогда не переступит через гордость, он такой.
Лань Хуаня тоже никто не учил, что делать с чужой гордыней, когда она мешает счастью. Но Цзинь Лин был прав — бездействие всегда было уделом слабых либо мудрых. Мудрецом Лань Хуань себя не считал, а время его слабости прошло.
Лапшичник ставил на него, а Лань Хуань не любил разочаровывать людей.
Поздним вечером, когда Облачные Глубины дышали мерной, привычной с детства тишиной, Лань Хуань рисовал кривые сосны на склоне горы и думал. Луна на небе была в тысячу раз живее, чем на бумаге, и привычное ощущение собственного несовершенства, ставшее только сильнее за последние годы, призывало сдаться — отложить кисть, порвать бумагу.
Он не мог нарисовать луну, он не знал, как заставить Цзян Ваньиня быть с ним. Такому не учили в ордене Гусу Лань и, наверное, ни в каком другом. Если кто-то не желает принимать чувство, отвергает притяжение и даже собственную природу, то что можно сделать?..
Лань Хуань нахмурился, тонким росчерком рисуя неровные, тонкие ветви на фоне лунного неба. Сосен было две — они клонились друг к другу искореженными телами под бумажной луной, а свет настоящей исчерчивал пол под окном неровными полосами.
Еще утром главе Цзян было отправлено письмо, ничем не отличавшееся от сотен других. И повод был отвратителен — казнь разбойников из промышлявшей в Циюне банды. Традиции предписывали присутствие на ней главы или наследника ордена, и Лань Сичэнь не собирался уклоняться от неприятной обязанности, пусть даже Циян не находился на землях Гусу Лань — орудовала банда на всем торговом тракте, от города до принадлежавших Гусу предгорий.
Ответ Цзян Ваньиня прибыл перед ужином. Глава Цзян последует традиции и долгу.
Теперь луна медленно плыла по небосклону, а Лань Хуань думал о встрече, которой ждал с нетерпением, мешавшимся с разочарованием — кровавая казнь не располагала к сближению.
Казни пахнут отчаянием и гневом, и этот запах перебивает все.
Следующим полднем беспокойный то ли от недосыпа, то ли от того, что снова видит Цзян Ваньиня — протяни руку и дотронься! — Лань Хуань шагал к площади, на которой столпился, наверное, весь город. Заклинатели двух орденов удерживали людей, выкрикивающих проклятья убийцам и приветствия главам.
Проклятья звучали громче.
Только что спустившийся с меча Цзян Ваньинь выглядел хмурым и дерганным, на Лань Хуаня он почти не смотрел. Можно было не сомневаться, что слухи во всем их обилии и разнообразии доходили до него еще быстрее, чем до главы Лань, и раздражали куда больше.
Гордость Цзян Ваньиня была как черный лак — грязные прикосновения оставляли на нем отпечатки.
Они едва успели обменяться вежливыми приветствиями под внимательными взглядами сопровождавших адептов и городского головы: у Лань Хуаня не было и шанса завести разговор, да и Цзян Ваньинь не выглядел к нему расположенным. Темно-пурпурные одежды подчеркивали его бледность, пояс сжимал тонкую талию так тесно, что хотелось провести ладонью по изящному изгибу спины. Или сжать запястья под узкими боевыми манжетами, чувствуя биение крови под кожей. Наклониться, вдыхая дурманящий запах.
Но на площади уже ждали приговоренные.
— Кто из них главарь? — спросил Цзян Ваньинь, недовольно разглядывая полураздетых мужчин, которых держали за цепи стражники. Самому младшему разбойнику на вид было лет пятнадцать и штаны у него были мокрые.
— Этот, глава Цзян.
Голова, почтительно склонившись, указал на молодого и довольно красивого альфу, стоявшего с высоко поднятым подбородком и ровной спиной, хотя серое, когда-то дорогое платье на нем заскорузло от высохшей крови. Пальцы, синие и распухшие, не двигались, а когда он нагло ухмыльнулся, показались выбитые зубы.
— Младший сын торговца свиньями Чоу, — сказал городской голова. — Отец с братьями сейчас в тюрьме, клянутся, что ничего не знали.
— Не знали, — подтвердил Лань Хуань, отворачиваясь от неприглядного зрелища. Он запретил их пытать — телесные страдания заставляют лгать, чтобы их прекратить, а мелодию гуциня не обмануть.
Цзян Ваньинь равнодушно кивнул, и Лань Хуаню показалось, что в воздухе легко и тонко запахло горечью.
Для глав и господ на площади соорудили деревянный, крытый коврами настил, с которого им полагалось смотреть на казнь. От жаркого солнца прикрывал навес из красного шелка — в его тени бледное лицо Цзян Ваньиня казалось болезненно-розовым.
Приговор огласили сразу же, едва они заняли свои места. Если бы позволяла пристойность, Лань Хуань сел бы ближе.
— Это затянется на полдня, — только и сказал, поморщившись, Цзян Ваньинь, когда чиновник опустил свиток. Расчленять и убивать разбойников будут неторопливо, палач в городе Циян был опытный.
Голова испуганно заозирался, не понимая — решение о наказании принимали ордена Цзян и Лань, к чему теперь слова главы Цзян?.. Лань Хуань не стал его успокаивать.
— Надолго, — подтвердил он с сожалением. — Но это почти вся банда, лишь один умер в тюрьме. Не выдержал. И не нашли еще одного…
— Цин Жуя, — услужливо подсказал советник головы, державшийся за их спинами. — «Белый нарцисс», омега из чайного дома, что в переулке у Западных ворот.
— Не нашли шлюху? — удивился Цзян Ваньинь, но так, будто это и не требовало ответа, и, обернувшись к голове, приказал начать казнь.
Главаря вытолкнули вперед — он еле устоял на ногах, таких же синих, как пальцы.
— Сначала нос, — безразличным голосом объявил палач. — Потом соски. Потом кисти. Мужской орган. Ступни. Руки до локтей. Ноги до колен. Руки до…
— Иди к демонам! — крикнул главарь, напрягшись, как хищный зверь перед броском. Лань Хуань оценил бы храбрость, не будь на его руках кровь почти четырех десятков невинных людей. — Имел я вас всех!..
— Надо было начать с языка, — раздраженно сказал Цзян Ваньинь. Рука у него дернулась, будто он хотел дотронуться до виска, но он только сделал ничего не выражающее лицо. Лань Хуань мог поклясться, что его снова донимает головная боль.
— Руки до плеч, — без выражения продолжил палач, когда отошедший в сторону голова махнул ему рукой. — Ноги до бедер. Голова.
Толпа одобряюще взвыла.
Голову выставят у Западных ворот, подумал Лань Хуань, тех самых, где жил его любовник. История этой банды не отличалась от многих других — младший сын торговца Бая влюбился в шлюху, шлюха, похоже, любила деньги, а деньги водились у проезжих торговцев. Банда сколотилась быстро, молодой Бай был умен и везуч — его везения хватило на целых полгода.
Палач привязал бывшего удачливого главаря к столбу, темному от крови предыдущих жертв, и его помощник разложил перед ним ножи и тесаки — от их вида даже Лань Хуаню стало не по себе. Кто-то из разбойников закричал и попытался упасть на колени под улюлюканье и смех толпы. Главарь стал белее мела, но нашел в себе силы расхохотаться.
— Думаете, испугаюсь? — Голос у него ломался, хотя все еще был сильным. — Вы, хреновы бессмертные? Да я вас всех в жопу!..
Палач вроде бы легонько ударил его по щеке, но голову будто своротило набок. Бесполезно.
— Я вас!.. — Главарь не унимался, даже на нож, который выбрал палач, не посмотрел. Его взгляд был прикован к настилу, и Лань Хуань хорошо видел черные, сухие глаза, обведенные темными кругами. — Я за все заплачу, пускай я сдохну, но лучше так! Я жил и любил, и меня любили!
Цзян Ваньинь ощутимо напрягся, и Лань Хуань замер, предчувствуя катастрофу. Лучше бы первым был язык!
— А тебе твоя бешеная сучка никогда не даст, сдохнешь в своем…
Палач был опытным — новый удар почти лишил Бая-младшего сознания. Но было поздно — все на площади слышали его бесстыжие слова, а кто не слышал — тем передали: толпа шелестела шепотом и восклицаниями, все смотрели уже не на казнь, а на глав орденов.
Цзян Ваньинь медленно взялся за кольцо, но пурпурных молний не было.
Надо было что-то сказать, но откуда бы Лань Хуань взял правильные слова?
Палач облил злосчастного Бая водой из ведра и, дождавшись, пока тот встряхнется, точным движением отсек ему нос. Кровь хлынула на песок, крик — страшный, далекий от того оскорбительного веселья, что было всего несколько мгновений назад, — потряс площадь.
— Нос, — выкрикнул палач, показывая главам и толпе кусок плоти. Главарь все еще выл, захлебываясь кровью.
— Не надейся, — громко сказал Цзян Ваньинь, поглаживая Цзыдянь. — Я не сделаю твою смерть легкой.
Если Бай и думал довести главу Цзян до слепой убийственной ярости, то этого у него не вышло. Но, подумал Лань Хуань, что делать теперь мне? После всего этого, после сказанных во всеуслышание слов?..
За страданиями Бая Цзян Ваньинь наблюдал молча, щуря холодные, злые глаза. Палач старался — тот умер только после третьего отсечения рук.
Потом казнили плачущего в голос мужчину средних лет.
Цзян Ваньинь оставил Цзыдянь в покое и будто бы о чем-то задумался, и Лань Хуань много бы отдал за то, чтобы знать — о чем. Его почти напугала короткая улыбка, мелькнувшая на плотно сжатых губах.
— Лань Сичэнь.
Шепот Цзянь Ваньиня звучал громче криков, по крайней мере, в ушах Лань Хуаня. Он наклонился к смотревшему прямо в его глаза Цзян Ваньиню, тот тоже едва заметно потянулся к нему, и это слишком личное, обоюдное движение заметили, кажется, все.
— Не желаете ли сегодня ночью посетить бордель около Западных ворот?
— Конечно, — не задумываясь сказал Лань Хуань.
Цзян Ваньинь то ли удивленно, то ли довольно хмыкнул, выпрямляясь, и перевел взгляд на умирающего разбойника — того самого, почти ребенка. Его пожалели, на тот свет он отправится с головой и конечностями, но избитое тело все равно выглядело как кусок свежего мяса. Лань Хуань предпочел бы его просто повесить, вот только преступления банды были слишком тяжелы и на милосердие он не имел права.
Милосердие во все времена было привилегией немногих.

6. Шпилька с фениксом

Казнь и все сопутствующие неприятные церемонии закончились, когда солнце уже почти коснулось земли. Лань Хуань не собирался оставаться в Цияне на ночь — до того, как Цзян Ваньинь предложил ему прогуляться в бордель, и перемена планов главы, кажется, насторожила адептов, но кто осмелился бы ему возразить? Свита возвращалась в Облачные Глубины без него, а сам Лань Хуань остался ждать ночи и Цзян Ваньиня.
— Так и знал, что отыщу вас тут, — проворчал тот, прервав своим появлением медитацию. Место для нее подходило — недалеко от дороги и реки, но пустынное и закрытое от чужих глаз зарослями ив. Слышно было, как ниже по течению перекрикиваются припозднившиеся прачки.
Цзян Ваньинь был одет в черный плащ с капюшоном, в наступивших сумерках виднелся только его подбородок и кривившиеся в усмешке губы.
— Это вам.
Такой же плащ он отдал Лань Хуаню, хотя тот и так был одет в темно-синее, почти черное в темноте платье.
— И накиньте капюшон, вашу ленту не стоит показывать.
Лань Хуань послушно опустил капюшон пониже, ступая рядом с Цзян Ваньинем: тот, казалось, хорошо знал дорогу.
— Не спросите, зачем мы идем в бордель? — насмешливо спросил Цзян Ваньинь, когда разукрашенный алыми фонарями дом показался за поворотом. Переулок был узким и оттого, наверное, казался многолюдным.
— Думаю, у вас там есть дело, — расплывчато ответил Лань Хуань, с интересом и смущением изучая девушек, одетых ярко и совсем легко — не для прохладной ночи. Среди них попадались и омеги, источавшие сладкие и, похоже, усиленные зельями запахи. Такими торговали тут же, в ярких, не внушавших доверия лавках.
— В борделе всегда есть дело. Потрахаться, например, — буркнул Цзян Ваньинь, и щекам стало горячо. Лань Хуань был уверен, что Цзян Ваньинь таких намерений не имел — сегодня, по крайней мере, — но воображение уже нарисовало ему картину, словно из запретного сборника весенних картинок, которыми тешились юнцы.
Цзян Ваньинь и эти раскрашенные красотки в невесомых платьях на широкой кровати, а сам Лань Хуань смотрит, как сплетаются в непристойном единении тела…
— Капюшон ниже, — тихо сказал Цзян Ваньинь и перешагнул порог борделя. — Хозяйка!
Повелительный голос и осанка выдавали в нем знатного человека, неудивительно, что маленькая, выбеленная и нарумяненная почти как ее товар хозяйка угодливо склонилась перед господами.
— Те разбойники, которых казнили, — сказал Цзян Ваньинь незнакомым голосом, от которого у Лань Хуаня по рукам побежали мурашки. — Они же ходили в твой бордель?
— Господин, наверное…
— Я знаю, что твой. — Разболтанным движением, таким же незнакомым, как голос, Цзян Ваньинь махнул кистью, останавливая хозяйку. — Я хочу комнату той сучки, к которой ходил главарь. И не вздумай меня обмануть.
— Ах, господин хочет тако-ого, — понятливо протянула хозяйка, бросив взгляд на молчаливо замершего Лань Хуаня. — И компания у господина своя?
— И серебра у господина достаточно. — Увесистый мешочек упал прямо в жадно растопыренные пальцы.
Цзян Ваньиню все это было не впервой, подумал Лань Хуань с острой, ножами воткнувшейся в сердце ревностью. В душном от дешевых благовоний воздухе ему снова чудился горький запах, и раненое сердце билось так, будто он преодолел не десяток ступенек до второго этажа, а взбежал по лестнице, ведущей к Облачным Глубинам.
Когда за ними захлопнулась дверь, Лань Хуань резким движением сбросил капюшон, словно тот мешал ему дышать, и Цзян Ваньинь, обернувшись, удивленно на него посмотрел. Лань Хуаню пришлось натянуто улыбнуться.
— Похоже, не обманула, — сказал Цзян Ваньинь, осматриваясь. Комната была небольшой, но убранной со вкусом и даже намеком на богатство. — Говорили, что этот дурак Бай устроил своей шлюхе роскошное гнездышко, а это явно лучше обычного.
Небрежное слово заставило Лань Хуаня сжать зубы.
— Что ж он ее не выкупил? — холодно спросил он, разглядывая обстановку, от которой все больше было не по себе. Взгляд привлекала широкая, под алым пологом кровать, выкрашенная в красный с золотом цвета — и золотые украшения на ней были совершенно непристойны.
— Зачем? — Цзян Ваньинь подошел к кровати и сорвал с нее покрывало. Сердце Лань Хуаня снова зачастило, а в низу живота сладко потянуло. — Привел бы в дом отца? Похоже, их обоих все устраивало, так что не переживайте, Лань Сичэнь, его сучка давала всем.
Напоминание о позорных обличениях Бая-младшего обожгло, словно в лицо плеснули кипятком. Цзян Ваньинь не простит оскорбления — ни мертвому Баю, ни Лань Хуаню.
Подушки-валики полетели на пол вслед за покрывалом, но Цзян Ваньинь выглядел скорее как ведущий следствие чиновник, чем как… Лань Хуань прикрыл глаза ладонью, отгоняя непрошенное видение.
— Что вы стоите? Ищите. Тайники, вообще все подозрительное. Все, чего не должно быть в приличном борделе.
— Но откуда мне знать, чего не должно быть в борделе? — спросил Лань Хуань, снова чувствуя обиду, на которую не имел права.
Цзян Ваньинь, кажется, закатил глаза — он слишком быстро отвернулся, чтобы можно было это утверждать, но недостаточно, чтобы не вызвать подозрений. Впрочем, Лань Хуань не собирался его за это осуждать.
Он огляделся еще раз — аляповатое убранство комнаты для него, привыкшего к чистоте линий и строгости Облачных Глубин, казалось одновременно отталкивающим и странно привлекательным. В красных занавесях и грубой резьбе была та же порочность, что в полуголых девушках, глазевших на него на улице. Вернее, думал Лань Хуань, обводя рукой украшавшую стену картину с томной красавицей, порочность была не в них — но они были предназначены будить ее в телах и душах своей вызывающей, дешевой откровенностью.
Томная красавица, наблюдавшая за утиной парой на пруду, улыбалась так, словно знала, чего на самом деле хочет почтенный глава Лань. Но тайников за картиной не оказалось.
— Я проверял, никаких заклятий и талисманов. И ловушек тоже. Если что-то и есть, это обычный тайник. Комнату, конечно, обыскивали, но ни серебра, ни безделушек, ни даже платьев подороже не нашли, только дешевые тряпки.
Цзян Ваньинь, встав на кроватный столбик, обшаривал верх балдахина. Так стройная фигура казалась еще изящнее, а изгиб спины в пояснице — круче. Лань Хуань не стал отводить взгляд, словно бы витавшая в полном благовоний воздухе порочность завладела и им.
Все, о чем он мог думать — как бы уронить Цзян Ваньиня на разворошенную кровать и вжаться в него, сорвать темные одежды, перевернуть на живот, открывая беззащитный затылок…
— Твою мать, — выругался Цзян Ваньинь, сдавленно чихая, и Лань Хуань вздрогнул. — А пыли!..
— Я проверю стены, — сказал он, быстро отворачиваясь. Щеки и шея горели, наверное, он сейчас был краснее этих занавесей.
— Простучите, может, что найдется, — согласился Цзян Ваньинь, снова мягко чихнув. — Может, нам и повезет этой ночью. Судя по тому, как тут вели следствие…
— А если нет?
Цзян Ваньинь, не оборачиваясь, пожал плечами.
— Значит, я ошибся и заставил вас потратить время на неприятную ерунду. Я обязательно принесу вам свои извинения, глава Лань.
— Не стоит, глава Цзян. Я в любом случае не сочту встречу с вами напрасной тратой времени.
Цзян Ваньинь промолчал, а Лань Хуань не был настолько простодушен, чтобы принять это за безразличие. Его взгляд все возвращался к напряженно застывшей фигуре — Цзян Ваньинь, легко удерживая равновесие, проверял, не полые ли внутри перекладины, на которых висел балдахин. Полы его одежд раскрылись, больше обычного открывая взгляду стройные бедра.
Так не бывает, подумал Лань Хуань, чтобы даже от этого у него внутри все сжималось — от того, как ему это нравится!
Стены, к счастью, отвлекали, хотя звук был глухой и обычный — никаких тайников. Только около самого изголовья кровати, невысоко от пола, он поменялся. И то, если бы Лань Хуань не был так тщателен, чтобы простучать панель сверху донизу, вряд ли бы они что-то заметили.
— Стойте!
Цзян Ваньинь подошел, став совсем близко, и Лань Хуаню пришлось приложить усилия, чтобы выглядеть невозмутимо спокойным. Он еще раз осторожно постучал по резной панели — с виду она казалась тяжелой и прибитой к стене на века.
— Я думаю, мы нашли.
За аккуратно снятой панелью обнаружилась узкая ниша с несколькими свертками. Тяжелыми — Лань Хуань взвесил один в руке.
— Серебро, — сказал Цзян Ваньинь, улыбаясь, и нехорошо сузившиеся глаза придавали ему хищный вид. И невыносимо привлекательный. — Если оно тут осталось, значит, любовник того дурака не ушел сам.
Он пах горечью, совершенно точно пах.
— Лань Сичэнь?
И даже имя в его устах звучало по-другому, до мурашек по коже и вставших дыбом волосков.
— Вы могли бы сделать это днем, без притворства, — сказал Лань Хуань, бросая свертки на кровать. Он хотел сказать не это, но… Он просто не умел сказать нужное.
— Я мог бы и вас не брать, — спокойно ответил Цзян Ваньинь, скрестив руки на груди. Зрачки у него были широкие и блестящие, а горьким пахло все сильнее.
Наверное, так сходят с ума, почти удивленно подумал Лань Хуань, когда его словно толкнуло вперед. Лицо Цзян Ваньиня оказалось совсем близко, бросилась в глаза крошечная родинка в уголке рта, и Лань Хуань прижался к ней — к родинке, потом к губам — чувствуя, как плывет мир вокруг них двоих.
Губы у Цзян Ваньинья были сухими и неожиданно податливыми. Лань Хуань даже не понял, что это, когда его повлекло к нему еще ближе и болезненно дернуло волосы — горячая рука схватила его за шею, заставляя склониться.
Цзян Ваньинь целовал его так же жадно, как Лань Хуань — его самого.
Ответное, разделенное на двоих желание лишало разума. Лань Хуань едва мог удерживать себя от того, чтобы не зарычать самым властным, самым собственническим «драконьим эхом», заставить Цзян Ваньиня сладко стонать и подчиняться, подставляя шею его зубам.
— Нет, — хрипло прошептал Цзян Ваньинь. — Нет, какого хре…
Уложить его на кровать — как мечталось — было просто. Он и не сопротивлялся, его собственная сущность жаждала того же, что и «драконья» Лань Хуаня, и сейчас она была сильнее разума. Хриплое, ломанное «нет» не могло остановить ни «дракона», ни «феникса».
— Горько… Ты пахнешь. Так хорошо. — Лань Хуань чувствовал, как дрожит тело под ним, неловкая рука метнулась вверх, то ли в попытке ударить, то ли обнять. Звякнуло брошенное на кровать серебро — Цзян Ваньинь задел сверток локтем.
Мир становился темным и жарким. Лань Хуань застонал, прижавшись к бедру Цзян Ваньиня твердым членом — одежда не могла ничего скрыть, и ответный отчаянный стон лишь подстегнул, разрушил еще одну из придуманных ими преград. Запах вырвался сам — Лань Хуань забыл, что должен сдерживаться, он вообще все забыл…
— Нет! — А Цзян Ваньиня он словно привел в чувство. Он вырывался — и уже не для вида, Лань Хуань вскрикнул от боли, когда под ребро заехало кулаком. Тяжелая, грозовая ци заполнила комнату, отбрасывая его к изножью кровати.
Этого хватило, чтобы прийти в себя.
— Я… Простите. — Лань Хуань тяжело дышал, глядя, как Цзян Ваньинь с усилием садится на кровати, поджав под себя ногу. Его одежда была в беспорядке, а он не помнил, как мял и рвал ее, обнажая ключицы и грудь.
Почему-то именно открывшийся шрам, темный и страшный, окончательно отрезвил Лань Хуаня. Он вспомнил, где видел похожие — на спине брата.
— Нет, не просите прощения, — сказал Цзян Ваньинь и вытер рот тыльной стороной ладони. Словно хотел стереть поцелуи, подумал Лань Хуань, чувствуя, как горят его собственные губы. — Я виноват ровно настолько же, насколько и вы.
— Я…
Брать на себя ответственность было бы оскорблением. Лань Хуань встал, поправляя одежду, и Цзян Ваньинь последовал его примеру. Деньги положили в мешочек цянькунь — его Цзян Ваньинь сунул в рукав, на мгновение обнажив худое запястье. И Лань Хуаня снова едва не повело.
«Дракон» в нем ревел от голода, но распрощались они у Западных ворот вежливо и почти сухо.
Несколько ночей после всего этого Лань Хуань не мог толком спать — во сне он снова и снова возвращался в комнату с красными занавесями, а Цзян Ваньинь лежал под ним на широкой кровати, разводил бедра шире и говорил «да» вместо «нет».
Сны были яркими и чудовищно живыми. В старом трактате он вычитал, что так и должно быть у тех, кто связан «небесным зовом», но разлучен людьми или обстоятельствами.
Впервые в жизни Лань Хуань чувствовал себя достаточно обозленным, чтобы желать Цзян Ваньиню того же — и трехкратно! Чтобы сводило от желания ноги, жар не давал сомкнуть глаз, а самая холодная вода не охлаждала!
По утрам теперь вставать было трудно, и, что хуже всего, душевная и телесная сумятица оставляли след на его лице. Дядя хмурился, встречая его за завтраком и обедом, а юные ученики бросали любопытные взгляды. Они еще не научились делать это незаметно.
На пятый день после встречи в Цияне, когда Лань Хуань сидел с дядей в библиотеке, разбирая обветшавшие книги из закрытого хранилища, принесли два письма.
— Ванцзи? — спросил дядя, бросив взгляд на верхнее и узнав почерк. Никто бы не поверил, что он может вложить в имя племянника столько тепла.
Лань Хуань открыл конверт, сдерживая торопливость рук. Он давно ждал весточки, хотя на волнения за брата у него не оставалось сил — и за это было стыдно.
— Он возвращается? — Дядя крепко сжал в пальцах хрупкие бамбуковые дощечки, едва ли осознавая это.
— Да, — сказал Лань Хуань, снова пробежав глазами по ровным рядам иероглифов. — Но сначала он хочет встретиться со мной.
— Не в Облачных Глубинах? — Дядя покачал головой. — Что ж.
— Ты думаешь, это из-за господина Вэя? — осторожно спросил Лань Хуань.
— Как будто ты в этом не уверен! — в сердцах сказал дядя и положил, не глядя, книгу на самый край стола. — Как будто не за ним он ушел!
— Если дело в этом, дядя… — Лань Хуань замялся, стараясь смягчить слова, но сказать ничего не успел.
— Пусть возвращается один или с ним.
Книга все-таки упала, с треском раскрывшись прямо на полу, и дядя принялся скручивать ее заново,
— Хорошо, дядя. — Лань Хуань не стал дразнить его наигранным удивлением или чрезмерным послушанием. — Я поговорю с Ванцзи.
Дядя словно и не услышал. Вздохнул и взялся за следующую книгу, но перед этим посмотрел на Лань Хуаня. Пристально, так, что было понятно — думает он не только о Ванцзи.
Второе письмо, скрепленное печатью с лотосом, было о смерти. Хозяйку борделя постигла та же судьба, что и разбойников, но ее казнь не почтили своим присутствием главы великих орденов. Да и казни не должно было быть — за смерть принадлежащего борделю омеги или присвоение награбленного серебра хватило бы тридцати ударов палками или даже откупа.
Цзян Ваньинь, наверное, был очень зол.
Письмо было сухим и коротким, но и оно стало бы достаточным предлогом, чтобы наведаться в Пристань Лотоса, — Лань Хуань так бы и сделал, если бы не письмо брата. Желание немедленно увидеть Цзян Ваньинья было острым и требовательным, показалось даже, что прохладный, чистый воздух библиотеки окрасился знакомой горечью.
В Илин он приехал раньше оговоренного срока, когда утро еще было в своей середине и не спешило становиться днем. Нашел нужный постоялый двор, передал коня мальчику из прислуги — до вечера, как раз тогда обещал прибыть Ванцзи.
Предложенный хозяином чай Лань Хуань решил выпить в общем зале, почти пустом поздним утром. Чай оказался хорош, по крайней мере, лучше того, что обычно подавали в средней руки гостиницах, и это можно было счесть хорошим знаком.
— Господину принести что-нибудь еще? — осведомилась подавальщица, улыбаясь.
— Сейчас нет, я вернусь позже. — Лань Хуань тоже улыбнулся, и девушка залилась краской. — Благодарю.
Девушка кивнула и принялась протирать соседние столы, то и дело бросая на него взгляды. Лань Хуань не боялся, что его узнают. В темной одежде и с прикрытой волосами лентой его вряд ли можно было принять за главу великого ордена, и даже на просто высокородного заклинателя он сейчас не был похож — многие люди видят не человека, а его одежду и убранство.
Было приятно осознавать, что он просто кому-то понравился, но мысль сразу и уже привычно перескочила на Цзян Ваньиня — на его твердое «нет» — и хорошее настроение угасло, даже чай стал словно бы хуже.
И будто этого было мало, в зал ввалилась нетрезвая компания, принеся с собой шумное, отталкивающее веселье, которое запятнало утро не хуже грустных мыслей.
— Ах, чтоб вас! — воскликнула девушка, выпрямляясь, но ее не услышали. — С вечера не просыхают!
— И-и-иии! Трижды счастливец! Счастли.. вец! — завопил один из пьяниц. — Перед кем раздвинет ноги Юньмэн!
Кажется, он пел, Лань Хуань не был уверен. А девушка раздраженно и смущенно охнула.
— Опять с этим непотребством! А если юньмэнцы услышат?! А хоть бы и услышали и за своего главу языки вам повыдергивали, — зло пожелала она, и Лань Хуань встрепенулся.
— Они могут услышать?
— Так ведь сам глава их тут на охоте, — сказала девушка и снова покраснела. У человека всегда меняется голос, когда он говорит с тем, кто ему нравится. Интересно, у него тоже менялся, когда он говорил с Цзян Ваньинем? — Они тут уже два дня, все горы излазили.
— В горах неспокойно?
— Ну, мне откуда знать, у нас всегда неспокойно, еще даже до старейшины… ну, знаете, еще до него так было! Господин может расспросить юньмэнцев, они остановились у Горных ворот, там гостиница, но уж точно похуже нашей.
Лань Хуань кивнул и в благодарность оставил на столе лишнего серебра — девушка провожала его сияющим взглядом. Из гостиницы он вышел, слыша за спиной нестройное пение, заставлявшее его ускорить шаг.
Счастлив тот, кто бывал в Юньмэне
И целовал гладкобедрых красоток…
Около Горных ворот он и в самом деле увидел заклинателей из Юньмэн Цзян. Их было человек пять: темно-пурпурные одежды выделялись среди обычных серых и коричневых платьев горожан, привлекая внимание. Кое-кто даже показался Лань Хуаню знакомым, но подходить он не стал, рассудив, что Цзян Ваньиня найдет и так.
Явился ли он сюда по той же причине, что и Лань Хуань? Или это действительно была обычная охота? Почему он оставил своих людей в городе?
Низкие, поросшие лесом горы начинались почти сразу за воротами. Лань Хуань свернул с дороги на первом же повороте — еле заметная, каменистая тропа вела к старому кладбищу, натерпевшемуся еще со времен старейшины Илин. На таких часто бесчинствует нечисть и неупокоенные духи — но он ошибся. Вокруг каменных надгробий было тихо, и тогда Лань Хуань решил подняться на мече и осмотреться.
Лес сверху казался тихим. Зеленые холмы расстилались далеко на восток, перерастая в скалистые горы, между верхушками мелькнули пара лесных озер.
— Цзян Ваньинь, — тихо позвал Лань Хуань, как будто тот мог услышать и захотеть ответить. Но удача в этот день, похоже, была на стороне Лань Хуаня: едва он пересек небольшое ущелье, на пологом склоне показались крыши усадьбы. Судя по провалам в черепице — оставленной.
В саду с разросшейся одичалой магнолией мелькнула фиолетовая молния.
Помогать добить оставшихся лютых мертвецов Лань Хуань не стал, вряд ли бы Цзян Ваньинь обрадовался его вмешательству. Остановился в стороне, любуясь гибкими, четкими движениями и тем, как красиво взлетал Цзыдянь. Наверное, он был самым прекрасным духовным оружием, которое видел Лань Хуань — завораживающе опасные молнии со змеиными повадками.
Похоже, Цзян Ваньинь действительно оставил в городе всех, кто его сопровождал, и охотился в одиночестве.
— Лань Сичэнь.
— Цзян Ваньинь.
Они поздоровались с вежливым спокойствием, словно на банкете или совете кланов. Словно один только что не расправился с десятком лютых мертвецов, а второй не искал его и не перебирал в воспоминаниях все то, что между ними случилось.
Лань Хуань молча последовал за Цзян Ваньинем к главному зданию — когда-то это был красивый дом, пусть роспись стен и поблекла, а резьбу испортили мечи и древоточцы. Странно, что не огонь.
— Это поместье Мучэн, — все тем же светским тоном сказал Цзян Ваньинь, моя руки в полуразрушенном фонтане. Теперь тот больше напоминал лесной родник, но вода еще сочилась по позеленевшим камням. — Уже лет десять, как пустует.
— Проклятье? — спросил Лань Хуань, хотя любопытно ему не было.
— Кто-то из последователей старейшины Илин натравил на него темных тварей. — Цзян Ваньинь вытер руки прямо о полы одежды, не стесняясь простецкого жеста. Но теперь Лань Хуаню казалось, что он напряжен — едва заметная скованность проскользнула в том, как Цзян Ваньинь оглянулся, и в том, как поправил нарукавник на левой руке.
— И теперь это место привлекает нечисть? — Лань Хуань подошел ближе.
— И вас, — ухмыльнулся Цзян Ваньинь, присев на сухой край фонтана. — Что вы здесь делаете?
Мысли у Лань Хуаня были нечистыми, тут он не ошибся.
— Я должен встретиться в Илине с Ванцзи. Услышал, что вы тоже тут, на охоте.
— Решили присоединиться? — Цзян Ваньинь снова стал поправлять нарукавник. Так сосредоточенно, что Лань Хуаню захотелось схватить его за руку, лишь бы он остановился.
— Хотел вас увидеть, Цзян Ваньинь.
Тот посмотрел на него так, что показалось — сейчас закатит глаза и махнет рукой от такой глупости.
— Ну, смотрите, — разрешил он и почти без перехода добавил. — Стоило довести все до конца в том борделе.
Лань Хуань даже не сразу понял, а когда понял — не смог ничего сказать. Только шагнул вперед, как завороженный.
— Я подумал, что всю жизнь себе ничего не позволял, — сказал Цзян Ваньинь, оказавшийся на расстоянии вытянутой руки, даже меньше. Поднял голову, глядя на Лань Хуаня снизу вверх — с фонтана вставать он будто бы не собирался. Это вообще он говорит или неугасшее возбуждение боя?
— Цзян Ваньинь. — Получилось хрипло и некрасиво, но Цзян Ваньинь все равно потянулся вперед — едва-едва, тень движения, которой Лань Хуаню оказалось достаточно, чтобы все для себя решить.
— Я это недавно понял. Даже не так, я сегодня утром понял. — сказал Цзян Ваньинь задумчиво и протянул руку, дотрагиваясь до рукава Лань Хуаня немного выше локтя. Прикосновение не было робким или осторожным, но даже если Цзян Ваньинь тоже принял решение, уверен он не был. — Я никогда ничего не делал так, как хочу я.
Кажется, Цзян Ваньинь переживал свое осознание так же, как и всегда — бросившись в битву, хорошо, нашлись подходящие лютые мертвецы на убой.
Его пальцы словно застыли на широком рукаве Лань Хуаня — он их и не убрал, но и не взялся за его запястье.
— Чего вы хотите? — спросил Лань Хуань. Почему-то казалось, что рука Цзян Ваньиня очень тяжелая, хотя он едва дотрагивался, да еще одежда…
В голове было очень ясно, но это была та ясность, от которой не слушается язык и дрожат пальцы.
— Быть бетой, — искренне сказал Цзян Ваньинь и криво улыбнулся. А потом облизнул губы, и Лань Хуань дернулся, как от удара. — Но из выполнимого — альфу. Тебя, Лань Сичэнь.
— Скажи правду, Цзян Ваньинь. — Лань Хуань все еще сдерживался, но запах помимо его воли усиливался — у Цзян Ваньиня затрепетали крылья носа, а дыхание стало частым и неглубоким. — Ты хочешь только меня.
— Иначе у тебя не было бы и шанса. — Цзян Ваньинь опустил руку и встал — Лань Хуань отступил едва ли на полшага, они стояли, соприкасаясь одеждой, чувствуя тепло друг друга. — Но только на моих условиях.
Лань Хуань медленно кивнул. Он весь был как натянутая тетива, стоит только отпустить — и все, остановиться будет нельзя.
— Ты не будешь ставить метку, — сказал Цзян Ваньинь, и было видно, что он тоже на грани. — И не будешь давать мне ленту. Не будешь…
Он запнулся, и его так отчетливо повело, что Лань Хуань схватился за вздрогнувшие плечи, удерживая Цзян Ваньиня на ногах.
— В дом.
Остальные условия были забыты; спотыкаясь и придерживая друг друга — держась друг за друга — они дошли до павильона, все еще достаточно крепкого, чтобы без боязни там находиться. Он был пустой, только сухие листья лежали по углам, но Лань Хуаню было все равно. Если бы не слова Цзян Ваньиня, он бы мог упасть с ним прямо там, на землю у колодца.
В комнате не было ничего, что сошло бы за кровать и было мягче досок, но стены хотя бы создавали иллюзию защищенности. Цзян Ваньинь отстранился, все еще удерживаемый его руками, и швырнул на притолоку охранный талисман, вспыхнувший тревожным красным светом. Точно такой же полетел на противоположную стену.
Все местные духи будут смотреть на них, подумал Лань Хуань, и это была последняя отвлеченная мысль, потому что Цзян Ваньинь снова обнял его и застонал, уткнувшись лицом в шею.
Лань Хуань чувствовал тяжесть и жар его тела, и на этом ощущении сосредоточилось все; окружающий мир перестал иметь всякое значение. Возбуждение требовало еще больше жара, больше близости, и он рванул пояс Цзян Ваньиня так, что серебряные накладки полетели на пол, а сам он вскрикнул — кажется, все-таки одобряя.
— Не сдерживай… запах.
Голос Цзян Ваньиня донесся как через толщу воды, Лань Хуань скорее догадался, чем понял его слова — он и в самом деле все еще контролировал себя по привычке, въевшейся намертво.
— Прости, — зачем-то извинился он, но теперь уже Цзян Ваньиню не было дела до того, что он говорил. «Небесный зов» был слишком силен — и Лань Хуань вздрогнул, когда почувствовал на шее сначала влажный горячий язык, а потом зубы. Цзян Ваньинь прикусил кожу, словно стараясь добраться до сводящего его с ума запаха, а потом застонал, зализывая укус.
От самого Цзян Ваньиня пахло слабо, но теперь очень отчетливо, и Лань Хуань жадно вдыхал его дурманящую горечь, заслонившую все остальные запахи. Она так часто ему мерещилась, что теперь он не мог надышаться. Пальцы судорожно гладили затылок Цзян Ваньиня, мяли кожу с тонкими полосками шрамов, и внутри все горело желанием вонзить клыки и оставить на ней «зубы дракона».
Цзян Ваньинь вдруг с силой оттолкнул его — от неожиданности Лань Хуань отступил на шаг и тут же потянулся к нему снова. Но Цзян Ваньинь уже раздевался, сбрасывая на пол сначала темный плащ, потом верхнее пурпурное платье, уже не стянутое поясом. Непослушные пальцы никак не могли справиться с нарукавниками, и Цзян Ваньинь нетерпеливо застонал сквозь зубы. От этого нетерпения и низкого, горлового звука у Лань Хуаня перехватило дыхание — он поймал его руку, сжал, расстегивая ремешок, и кожаный нарукавник с тихим стуком упал на пол. Потом — другой.
На Цзян Ваньине осталось только нижнее платье из тонкого шелка, и высокий белый воротник уже не казался строгим, глубоко раскрываясь на груди. И все равно этого было много — Лань Хуань рванул треснувший от такой грубости шелк, и платье сползло с плеч.
Теперь Цзян Ваньинь стоял почти обнаженным перед все еще одетым Лань Хуанем и его качало — было видно, как стоят дыбом волоски на руках, как часто вздымается грудь, как напряжен член.
Шрамы на ней заставили взреветь «дракона» в Лань Хуане.
Никто не смеет причинять ему боль…
— Лань Сичэнь, — поторопил его Цзян Ваньинь и сам провел рукой по своей груди. Его потряхивало даже от этого прикосновения.
Лань Хуань не помнил, как разделся, в голове осталась только смутное ощущение беспорядка — одежда падала на пол, покатилась по пыльным половицам Лебин, и Цзян Ваньинь прижал ее пальцами, опустившись на колени, а в следующий момент сам Лань Хуань оказался рядом, опрокидывая его на подстилку из их одежды.
Цзян Ваньинь тут же обвил рукой его шею, заставляя навалиться на себя, и застонал, словно именно этого и хотел — почувствовать на себе чужую, давящую тяжесть. Лань Хуань вжался в него, чувствуя, как горит их кожа. Влажная от пота, она пахла все сильнее, и Лань Хуань гладил твердое, гладкое тело под собой, словно пытаясь собрать всю пьянящую его горечь.
— Я… я… — Цзян Ваньинь вдруг широко открыл глаза, и Лань Хуань привстал на локтях. В голове шумело, но сквозь пелену возбуждения просочилась тревога.
Цзян Ваньинь промычал что-то невнятное, выгибаясь, и Лань Хуань почти инстинктивно подхватил его под бедра — ладони его тут же оказались мокрыми от стекавшей по ногам Цзян Ваньиня смазки.
— Все хорошо. — Лань Хуань едва соображал, но беспокойство Цзян Ваньиня не улеглось. Он застонал в голос и сам потянулся к паху, обхватил член пальцами — только, кажется, нужно ему было не это. Лань Хуань, все еще придерживая его бедра, подался вперед, и от соприкосновения их самых потаенных мест в теле вспыхнул пожар. Теперь уже застонали оба, и Цзян Ваньинь, привстав и зажмурившись, схватил его за волосы, будто укладывая на себя. В лоб впилась лента, вместе с волосами оказавшаяся в кулаке, но Лань Хуань почти не заметил этого.
Сейчас ему было не до лент и правил.
Цзян Ваньинь сам развел ноги шире, раскрываясь, — и у Лань Хуаня от этой полной и бесстыдной открытости перехватило дыхание. Смазка блестела на белой коже бедер, ее уже было достаточно, чтобы безболезненно войти, но Лань Хуань, словно оглушенный, гладил подрагивающие, сильные ноги, размазывая по ним скользкие потеки. Его разрывало от желания, он сам не сразу понял, что бесконечно повторяет «Ваньинь, Ваньинь», не в силах оторвать от него взгляда.
Цзян Ваньинь метался по смятой одежде, будто прикосновения Лань Хуаня причиняли ему удовольствие на грани боли, но короткие стоны были столь отчаянны и требовательны, что остановиться Лань Хуань не мог. Он сам вздрагивал всем телом, когда горячие пальцы Цзян Ваньиня скользили по его предплечьям и груди, и влетавший в комнату прохладный ветер только подстегивал жар внутри.
— Хватит. — Сдавленный голос Цзян Ваньиня прошел мимо ушей, но тот закинул ногу ему на поясницу и ударил — слабо, сейчас все силы он тратил не на то, чтобы заставлять. Заставлять Лань Хуаня и не надо было.
Он бы, наверное, мог еще продержаться какое-то время, чтобы смотреть и трогать, гладить и целовать, но Цзян Ваньинь не хотел терпеть. От запаха и прикосновений его трясло как в лихорадке, и Лань Хуань никогда не видел ничего более красивого, чем его лицо с мучительно сведенными бровями и приоткрытым ртом и его тело, его шрамы, его прилипшие ко лбу и шее волосы…
— Цзян Ваньинь, — позвал он, перехватывая удобнее согнутые в коленях ноги.
— Ну же.
Цзян Ваньинь тяжело приподнялся на локтях, глядя на него горящими глазами. Припухшие красные губы кривились, словно он сдерживал крики. Когда Лань Хуань осторожно — как мог, в голове было темно и бездумно, — толкнулся в него, он тяжело выдохнул и откинул голову назад. Приподнял напряженные бедра, застонал, принимая Лань Хуаня целиком.
Потом было жарко — Лань Хуань почти умирал, так жарко и хорошо. Они сцепились в самом тесном объятии, какое только могло быть, и каждое движение Лань Хуаня перекатывалось по их телам, как будто они стали одним целым.
Если бы Цзян Ваньинь лежал к нему спиной, он впился бы в его затылок, забыв об обещаниях. У него сводило десны, когда он думал о гладкой, нетронутой коже на затылке и тонком шраме у самого первого позвонка.
Лань Хуань прикусил щеку, но не выдержал, застонал, толкаясь еще глубже.
Дракон обрел своего феникса. И Цзян Ваньинь отдавался со всей своей страстью и жестокостью — острые ногти впивались в кожу, когда он со стоном притягивал его ближе, навязывая собственный ритм, и сжимая до синяков запястья Лань Хуаня, упиравшегося ладонями в пол по обеим сторонам его головы. Только Лань Хуань почти не ощущал боли, она терялась в полубредовом, сладком оцепенении, в которое погрузился разум, и пронизывающем удовольствии, наполнявшем тело.
В этом почти безумии Лань Хуань едва почувствовал, как набухает член «драконьим зобом», зато Цзян Ваньинь, словно испугавшись, замер и даже перестал дышать — глаза у него стали совсем черные. Лань Хуань тоже остановился, давая ему привыкнуть, но тот лишь протяжно выдохнул и расслабился, пусть и с видимым трудом: кулаки сжались и разжались, а на виске выступил пот.
Лань Хуань не выдержал — наклонился и слизнул соленую каплю, и Цзян Ваньинь вдруг улыбнулся.
— Тебя… много, — прошептал он, и Лань Хуаня повело от его голоса, от нежности, которую Цзян Ваньинь сейчас не скрывал. Может, он сам этого не понимал — взгляд у него был потерянный.
Лань Хуань застонал и толкнулся еще дальше — он был на самом краю и все его существо хотело сорваться. Он не мог больше. Он хотел.
Он кончил, когда узел так тесно врезался в горячую плоть, что перед глазами потемнело.
Цзян Ваньинь крикнул что-то неразборчивое, схватил его за плечи с силой, которой, казалось, у него уже не осталось, и выбросил бедра навстречу — принимая и отдаваясь. Узел внутри сцепил их намертво, и теперь уставшие тела просто покачивались, растворяясь в «небесном единении». Лань Хуань почти лег на распростертого под ним Цзян Ваньиня, и тот обхватил его руками — все с той же щемящей нежностью, от которой у Лань Хуаня заходилось в бешеном стуке сердце.
Он не сможет отказаться от своего «феникса».
Лань Хуань осторожно поцеловал его в приоткрытые губы и те шевельнулись, отвечая. Сил на что-то большее уже почти не было, усталость давила каменной тяжестью, но Лань Хуань все же протиснул руку между их телами и обхватил пальцами по-прежнему стоявший член Цзян Ваньиня. Тот благодарно застонал и зажмурился, раскинув бессильные руки, и почти сразу кончил ему в ладонь.
Цзян Ваньинь словно упал в странный полуобморок — слышны были его частое дыхание и неразборчивый шепот, но на прикосновения и слова он не отвечал. Лань Хуань осторожно перевернулся вместе с ним, устраивая удобнее их сцепленные тела, и тоже закрыл глаза — отяжелевшие веки опустились сами, стоило только подумать о сне.
Он не знал, сколько времени они провели в этом забытьи, но дремота слетела в одно мгновение, стоило только Цзян Ваньиню пошевелиться и попытаться сесть.
— Все демоны преисподней! — выругался он шепотом, болезненно скривившись, и Лань Хуань чуть отодвинулся, давая ему свободу.
Цзян Ваньинь, наконец, сел, правда, на бок и очень неловко. Он оглянулся, будто не понимал, где находится — или на посвежевшую голову оценивал их убежище. Как он сказал, стоило довести все до конца в борделе? Лань Хуань с улыбкой поднял руку и нежно провел пальцами по влажной, сильной спине.
Какая разница.
— Что? — спросил, оглянувшись, Цзян Ваньинь и покраснел, встретившись взглядом с Лань Хуанем.
— Редко вижу тебя без заколки. — Лань Хуань тоже сел, чувствуя, как сладко ноют мышцы и не слишком приятно — оставленные на спине и плечах царапины. — Красиво. Я говорил?
Он осторожно коснулся спутанных волос, разделяя пряди, и, не удержавшись зарылся в них ладонью. Кожа на затылке была теплой, почти горячей.
Придерживаясь правил благопристойности, омега должна прикрывать затылок. Чем длиннее волосы, тем достойнее, а отмеченной омеге положено собирать их в прическу со шпилькой в виде крыла феникса.
Лань Хуань провел пальцами вниз, будто расчесывая спускавшиеся до середины спины волосы. Глава великого ордена, наверное, имеет право на шпильку с целым фениксом, как особы княжеского рода.
— Не знаю, о чем ты думаешь, — сказал Цзян Ваньинь, подаваясь головой назад, вслед за движением руки Лань Хуаня. — Но выбрось это из головы.
Этот глава великого ордена, пожалуй, воткнет шпильку с фениксом в горло тому, кто о ней заикнется.
— Ты красивый. — Лань Хуаня переполняла странная, незнакомая ранее нежность.
— Ты еще красивее, если верить всем этим спискам.
И даже ворчание Цзян Ваньиня заставляло улыбаться — за ним так легко читалась такая же нежность. И, кажется, он не знал, как с ней справиться.
Лань Хуань тоже не знал, но ему было проще. Он чуть наклонился, обхватывая замершего от неожиданности Цзян Ваньиня, и потянул на себя, прижимаясь к его виску своим. Объятие пришлось удерживать едва ли не силой — Цзян Ваньинь почти инстинктивно отшатнулся, но сразу же обмяк, откидываясь на его грудь.
Руки он, правда, непримиримо скрестил на собственной. Но и целовать в висок и щеку не мешал, даже наклонил шею, чтобы Лань Хуаню было удобнее.
— Почему Лань Ванцзи хочет встретиться с тобой в Илине? — спросил Цзян Ваньинь, когда Лань Хуань прикусил кончик его уха. Если бы вопрос не сорвался в короткий стон, наверное, стоило бы расстроиться такому пренебрежению его лаской.
— Наверное, нашел господина Вэя. — Лань Хуань очертил пальцем линию плотно сжатой челюсти, и Цзян Ваньинь закрыл глаза, выдохнув что-то сквозь зубы. — Наверное, хочет вернуться с ним. Я не знаю.
— Наверное, — согласился Цзян Ваньинь, но между тонких бровей появилась знакомая складка. Теперь Лань Хуань имел право разгладить ее пальцем, как мечтал, кажется, уже тысячу лет.
Цзян Ваньинь удивленно поднял на него глаза и снова покраснел.
— Я нарисую тебя таким, — сказал Лань Хуань. Зря.
— Только посмей! — Цзян Ваньинь вырвался из чужих рук и одним слитным движением встал, заставляя смотреть на себя снизу вверх. Так особенно хорошо были видны потеки белого на внутренней стороне его бедер. Лань Хуань даже потянулся к ним, почти не осознавая этого, но Цзян Ваньинь уже подхватил штаны и спешно начал их надевать, переступая босыми ногами.
У него были красивые ступни и тонкие щиколотки. И острые косточки, до которых хотелось дотронуться.
Лань Хуань тоже встал, чувствуя, как приятная усталость наполняет тело — как после хорошей ночной охоты.
— Цзян Ваньинь, — позвал он, и тот хмуро на него посмотрел сквозь растрепавшиеся короткие пряди. Таким Цзян Ваньиня он тоже нарисует, но сейчас про это не следует говорить. — Идем со мной. — А потом добавил: — В Илин.
Конечно же, Цзян Ваньинь сначала подумал не про городок у подножия гор. Судя по его лицу, он представил совсем другое — и в чем-то он был прав. Лань Хуань привел бы его в Облачные Глубины, если бы мог, — зацелованного, отмеченного его меткой, пахнувшего им с головы до ног.
Но с Цзян Ваньинем они на равных. В их связи не будет места шпилькам с фениксом и покорности в любом ее виде.
— В Илин? — удивленно переспросил Цзян Ваньинь, закрепляя правый нарукавник. Он быстро оделся, а сам Лань Хуань потянулся, все еще не озаботившись найти в беспорядочной груде одежды хотя бы штаны. Он даже не знал, где его лента, и это его почти не волновало, раз уж Цзян Ваньинь от нее отказался. — Мои люди все равно меня там ждут, можем вернуться вместе, но…
— Нет, со мной, чтобы встретить Ванцзи и Вэй Усяня.
— Меня не звали, — коротко сказал Цзян Ваньинь и наклонился, хватая что-то на полу. В Лань Хуаня полетели его собственные штаны. — Вспомните о приличиях, глава Лань.
— Благодарю за напоминание, глава Цзян, — улыбнулся Лань Хуань, но отступать он не собирался. — Я думаю, тебе тоже надо там быть.
— Никому этого не надо. — В голосе Цзян Ваньиня была усталость. Он смотрел, как одевается Лань Хуань, и от его взгляда было тепло. — Молодой господин Вэй или молодой господин Мо, не знаю, как он сейчас называется, не имеет отношения к ордену Юньмэн Цзян и ко мне.
— Цзян Ваньинь.
— Он сам так сказал. Пусть все останется в прошлом. Да одевайся же ты скорее!
Цзян Ваньинь отвернулся и прошелся по комнате — спина у него была напряженной, а походка осторожной, он даже раздраженно цокнул и бросил на Лань Хуаня обвиняющий взгляд.
— Мы можем еще подождать, — сказал Лань Хуань, удержавшись от «пока тебе не станет легче». Цзян Ваньинь и так злился. — Но разве тебе самому не хочется его увидеть?
— Нет, — отрезал Цзян Ваньинь и прислонился к столбу, украшенному изящной резьбой. Потом принюхался, даже руку поднял к лицу. — Твою ж…
— Ты пахнешь мной. — Лань Хуань подошел ближе и взял его за руку. Поднес к своему лицу, вдыхая знакомый и одновременно неузнаваемо изменившийся аромат, от которого мгновенно стало жарко внизу живота. — Это нельзя было бы скрыть.
Мятую и грязную одежду еще можно было бы объяснить схваткой с нечистью, но не запах, словно впитавшийся в кожу Цзян Ваньиня. Лань Хуань почти завидовал — как бы он хотел пахнуть его горечью!
— Я знаю. Или ты пытаешься оправдаться? — Цзян Ваньинь притянул его к себе. — Ты так хорошо пахнешь.
От этого неожиданного, прозвучавшего так естественно признания Лань Хуаня прошило жаром с ног до головы. Он обхватил Цзян Ваньиня обеими руками и поцеловал — тот сразу ответил, словно ждал этого.
— Я знал, на что иду, — проговорил Цзян Ваньинь между короткими, жгучими поцелуями и насмешливо добавил: — Трижды счастливец Лань Сичэнь.
Развязная, прилипчивая песенка — один раз Лань Хуань даже наиграл мелодию на Лебин и тут же бросил, почувствовав себя едва ли не предателем.
— Тысячу раз счастливец. Не трижды.
— Тысячу раз ты об этом пожалеешь, Лань Сичэнь. — Цзян Ваньинь прижался лбом к его лбу, удивительно открытому и чувствительному без ленты. — Но я тебя предупредил. Я мало что могу тебе дать.
— Ты можешь все же принять мою ленту, — сказал Лань Хуань. — Если мы ее найдем. И пойти со мной к нашим братьям. Можешь родить нашего ребенка. Можешь сказать, когда мы встретимся снова.
Цзян Ваньинь закатил глаза, но улыбнулся, и Лань Хуань подумал, что он не возразил, когда услышал «наши братья».
— Идем в Илин, Лань Сичэнь. Для начала я могу просто дойти с тобой до Илина.
Этого уже было достаточно.
Но только для начала.